— Да-с. Но вот тут-то вся и загвоздка! — вымолвил Змглод решительно.
— Как?! Да разве он не злодей! Если я осталась жива, так ведь совсем нежданно. Он тот же убийца!
— Так-то так, барышня, но, извольте видеть, Анька Гончий — не тот человек, как другие! Будут его судить и засудят, и сошлют неведомо в какие сибирские пределы. А через год он опять появится в Высоксе. И будет еще хуже. За то время, что я правил полицейскими делами, несмотря на все наши строгости, сколько людей, сосланных Аникитой Ильичом, все-таки снова из Сибири у нас проявлялось. А теперь не те времена! Теперь ни Дмитрия Андреевича, ни вас никто не боится. Тут все распустилось. Вот насчет Гончего я и говорю: будет хуже! Теперь он проявился и шатается здесь неведомо зачем, так как против вас злоба у него должна быть меньшая: он отплатил, — вы чуть не померли. А как мы его схватим, велим засудить, да в Сибирь угнать, он вернется оттуда второй раз с вами квитаться.
— Да что же это, Денис Иванович, так я всю жизнь и буду жить под страхом от этого зверя?
Змглод развел руками.
— Неужели нет никакого способа? Ты умный человек, и быть не может, чтобы не мог надумать!
— Есть барышня! — глухо выговорил Змглод.
— Какой же?
— Сами можете догадаться…
— Похерить его? На это Дмитрий Андреевич не пойдет, а я сама по себе не могу.
— Да вы меня не поняли! Вы думаете, я про павлиний павильон говорю? Так его подвалы, вам ведомо, завалены, а те кто там помер, как бы погребены теперь, а сажать туда — так прежде надо все подвалы очистить. А рабочий народ ахнет! Заваливать землей в темноте было легко, а разрывать подвалы да находить человечьи кости, какой шум поднимется! Нет, херить человека так, как бывало при Аниките Ильиче, теперь нельзя!..
— Так что же ты хочешь сказать, Денис Иванович?
— А то, что надо Гончего похерить инако! Дайте денег, а я подыщу человека, который его просто пристрелит. Тогда конец! А суд да Сибирь — это все сызнова начинать. Эта Сибирь может вам дорого обойтись, когда он из нее опять сюда нагрянет: второй раз он не промахнется!
— А где такой человек?
— Найду.
— Болтуна, который потом станет рассказывать, что я его наняла человека убить.
— Не опасайтесь. Это уже я на себя беру…
— Ты? Сам?! — вскрикнула Сусанна.
— Что вы, барышня! Бог с вами! — сурово и глухо отозвался Змглод. — Нет! С меня довольно и прошлого всего…
После долгого молчания, Сусанна, лицо которой стало так же темно и грозно, как бывало у старика Басанова, вымолвила холодно и решительно:
— Дай мне, Денис Иваныч, подумать… У меня что-то на сердце чудное творится… Я будто чую силу в себе самой этого изувера своими руками покончить. Дай подумать, что нам с ним учинить… Судьям отдавать нельзя. Правда твоя, ушлют в Сибирь, а он через год вернется и зарежет меня. Нет, я что-нибудь иное надумаю. С Дмитрием Андреевичем перетолкую…
Змглод едва заметно усмехнулся при упоминании о молодом барине и молча вышел.
Прошло дня два. Сусанна Юрьевна не выходила из дому, хотя любила всякий день одна гулять в саду, и даже на самых глухих дорожках… Она была задумчива и почти ни с кем не говорила.
Гончий не выходил у нее из головы. Восемь лет не видала она его, а он, как живой, стоял перед ней. Она даже будто чувствовала на себе его блестящий, яркий и упорный взгляд, слышала ясно его голос…
Много прошло с тех пор, что она приблизила к себе этого простого писаря и полюбила его… И любила до появления гусара Дмитрия Басанова… да, этого самого Дмитрия Андреевича, теперь брюзглого, всячески опустившегося… Тогда он был красив, изящен… Но стоил ли он Гончего? С тех пор, после Басанова, был ее любимцем тот же певчий Тарас, но недолго… Она вскоре же удалила его с Высоксы на родину. Затем появился из Москвы моряк, мичман Корсаков, и два года безвыездно гостил в Высоксе, а она даже собиралась за него замуж… Ему на смену явился чиновник наместничества. Одновременно были еще две прихоти… Наконец, явился два года тому назад Бобрищев. И только теперь охладела она и к нему… Но все они, эти любимцы, стоили ли они Аньки Гончего?
Этого Бобрищева, однако, она горячо любила, но как-то странно. Это была любимая, дорогая игрушка. Он был чрезвычайно красив, но неизмеримо ниже ее и умом и воспитанием. А между тем она не знала, что сама служит игрушкой в руках юного честолюбца. Бобрищев, хитрый и лукавый, гораздо более пролез, нежели другие нахлебники, явился в Высоксу к своей родственнице так же, как и многие другие, как мухи летят на мед, и с тем, чтобы выйти в люди.
Поселившись с названной теткой в качестве нового приживальщика в доме Басанова, Павел Бобрищев быстро освоился, быстро сообразил, как действовать, чтобы укрепиться в Высоксе и даже сделался влиятельным лицом. В первое время он поступил в коллегию, мечтая сделаться помощником Барабанова, а со временем как-нибудь вытеснить его и занять его место. За это время бывали в коллегии разные недосмотры и беспорядки, в которых, однако, Барабанов видел чей-то умысел, а не случайность.
Но затем, вскоре, он бросил занятия в коллегии, и нечто совершенно неожиданно переменило его планы. У красавицы барышни, если не владелицы, то полной хозяйки в Высоксе, был любимец уже года за два до приезда Бобрищева, а именно моряк Корсаков. Говорили, что связь эта кончится браком, но вдруг, нежданно, к удивлению всех, барышня отвернулась от него и заменила другим.
Приехал в Высоксу молодой человек, присланный наместническим управлением за какой-то справкой по поводу казенного заказа. Пробыв несколько времени, он съездил во Владимир и тотчас же вернулся обратно уже в отставке и на житье.
Хитрый Бобрищев был озадачен. Если барышня так легко и быстро переменила «жениха» Корсакова, красивого и умного, на невзрачного чиновника, то почему же и ему, Бобрищеву, не попробовать счастья?! Это будет почище места в коллегии… Стоит только понравиться барышне. А между тем Бобрищеву было это нетрудно. Он приехал совсем юношей, но теперь возмужал и уже обращал на себя внимание мужчин и женщин, причем мужчины находили его очень красивым, а женщины — или писанным красавцем, или совсем противным. Он казался красивой блондинкой, одетой в мужской костюм: совершенно светлые волосы цвета льна, небольшие темно-голубые глаза, но глядящие весело, Лукаво исподлобья, малый рот, нежное сложение и поразительно маленькие ножки и маленькие ручки, как у барышни, наконец мягкий девичий голос и такие же, совсем немужские движения, потому что в них было слишком много изящества. Одним словом, Бобрищев смахивал на прелестную куколку, и в него сразу еще при его появлении безумно влюбилась четырнадцатилетняя княжна Екатерина Никаева.
