Не священник ли убил Аврору? Тогда Хатуэй помогает брату скрыть истину. Может, это лорд Реймонд ворвался в бордель и учинил погром в спальне матери Изабеллы?
– Должен вам сказать, – произнес граф, – что у Изабеллы больше нет воспоминаний Авроры.
Лицо священника покрылось смертельной бледностью, пальцы сжали набалдашник трости, белые костяшки выделялись на желтоватой слоновой кости, испуганный возглас отразился от каменных сводов.
– Что такое? Но она не передала его издателю? Вы должны ее остановить. Мне никогда не стать епископом, если эта грязь выплывет на свет.
– Человек, столь пекущийся о собственном благополучии, не может быть пастырем верующих. – Керн помолчал, нарочно продлевая страхи лорда Реймонда. – Но вы ошиблись, дневник у меня.
– Боже праведный! У вас? Где он?
– В надежном месте, куда не сможет добраться никто, кроме меня.
– Тогда вы должны уничтожить места, касающиеся меня! – Лорд Реймонд схватил графа за рукав. – Прошу вас, Джастин, сделайте это во имя наших долгих отношений!
– Хорошо. Но только после того, как буду убежден, что не вы отравили Аврору Дарлинг.
Священник окаменел.
– Значит, – наконец произнес он, – Изабелла настолько вскружила вам голову, что вы не доверяете, даже мне. Было время, когда вы верили моему слову.
Правда сказанного полоснула Керна по сердцу. Но он не мог позволить себе переживать: кто-то так сильно хотел завладеть дневником Авроры, что пошел на убийство, потом напал на Минни, а теперь отравил сэра Джона Тримбла.
Граф взял себя в руки. Аполлон был ключом к тайне: если установить его личность, можно проникнуть в загадку прошлого.
– Я хочу просмотреть книгу регистрации браков в вашем приходе.
– Зачем?
– Не важно. Молитесь, чтобы моя находка очистила ваше запятнанное имя.
Священник поглядел на него с подозрением, но провел в небольшой кабинет, где на полках стояли книги в кожаных переплетах: регистрация браков, рождений, смертей.
Граф попросил лорда Реймонда уйти, закрыл за ним дубовую дверь, взглянул на корешки, где золотом были обозначены даты, выбрал нужный том и нашел год, который искал.
Ключ к разгадке содержался в дневнике. Аврора писала, что тем летом посвятила себя Аполлону и оставалась ему верной до ночи перед его свадьбой, когда зачала Изабеллу.
Керн подошел к столу у высокого окна и открыл том. Он листал страницы, читал ряды имен, написанных витиеватым почерком. Чернила выцвели, стали бурыми. Бесчисленные женихи и невесты ставили подписи по окончании церемонии, подтверждая свое намерение вступить в брак.
Наконец он дошел до страницы, датированной сентябрем 1803 года.
Изабелла родилась 12 июня 1804 года, то есть была зачата в сентябре предыдущего года, в ночь перед свадьбой Аполлона. Поскольку тот венчался в Лондоне, а большинство знати выбирает церковь Святого Георга, оставался неплохой шанс, что его имя могло находиться среди зарегистрированных женихов.
К счастью, сентябрь был не таким излюбленным месяцем для свадеб, как, например, июнь или декабрь, поэтому среди расписавшихся оказалось не более сорока – пятидесяти пар. И все же предстоящее дело устрашило графа.
Он медленно двигал палец по линейкам, стараясь, чтобы все написанное отложилось в памяти. Встретилось несколько знакомых имен, в основном самые уважаемые люди из высшего общества. Но Керн не исключил никого, кроме умерших.
По крайней мере, он составит хотя бы список подозреваемых, опросит всех и установит, кто из них знал Аврору Дарлинг. Может, придется обратиться за помощью к обитательницам борделя…
Палец замер на имени.
Керн перечитывал написанное, не веря собственным глазам. Правда с трудом доходила до сознания. Не может быть! Не может быть!
Но граф уже знал с холодной определенностью, что поиск окончен.
Он нашел Аполлона.
Изабеллу разбудило пчелиное жужжание.
Никаких голосов.
Девушка открыла глаза, моргнула. Сумерки. Куда же подевался день? Мозг казался расплавленным, руки и ноги лежали безвольно, тело подрагивало от жаркой истомы.
Постепенно она начала воспринимать окружающее. Золотые херувимы, поддерживающие балдахин, фривольные розовые шторы, золоченая мебель.
Почему она на кровати матери?
Но прежде чем Изабелла нашла ответ, снова послышался шепот. Из будуара. Керн?
Собрав все силы, она попыталась встать, но голова опять упала на подушку. Комната не переставала кружиться перед глазами.
Нет, не Керн.
Керн был в другой раз, когда они занимались любовью на этой кровати. О, как ей нравилось, когда он гладил ее тело, пока она не закричала от страсти! Даже сейчас в бедрах отдавалось томление. Изабелла погрузилась в волны драгоценной памяти, но что-то заставило ее сопротивляться. И прежде чем снова впасть в забытье, она уцепилась за мысль.
Керн ее бросил. Навсегда. Потому что она отказалась стать его любовницей.
Нет, она жаждала стать его любовницей. Собиралась, к нему. Но дошла ли?
Она наморщила лоб. Последнее, что удалось вспомнить, – как она терла себя губкой в горячей воде. Тетя Кэлли принесла воды, забрала ее платье. А тетя Минни настояла, чтобы она выпила чай. Потом она вылезла и i ванны, покачнулась от необоримой слабости.
Мир померк. Остались только звуки ссорящихся голосов. Один, резкий, принадлежал тете Кэлли…
Но ее голос не напоминал бормотание, доносившееся до Изабеллы сейчас. В будуаре горел неяркий свет. Кто там? Изабелла попыталась крикнуть, издав лишь какое-то хрипение.
Нет, ванну она не придумала. Распущенные волосы еще влажные, пряди у щеки пахнут свежестью и розовой водой Она готовила себя к встрече с Керном. Хотела надеть свое лучшее платье и отправиться в дом Линвуда. Сказать Керну, что она передумала.
А теперь на ней одна легкая ночная рубашка. Неужели она заболела?
В голове дурман, мысли не вязались друг с другом, тело наполняла приятная нега. Изабелла ощущала прохладу простыни, мягкость подушки и воображала себя увядающей розой.
Услышав в будуаре мужские шаги, она сонно улыбнулась. Это Керн вернулся к ней. Решил, что ему следовало на ней жениться. Он крепко обнимет, поцелует, будет любить…
Мужчина вошел в спальню. Высокий, худощавый, со свечой в руке. Пламя колебалось, замысловатые тени скользили по его породистому лицу и редеющим волосам.
Терренс Диккенсон.
Мозг Изабеллы не находил причины для его присутствия. Окончательно сбитая с толку, она попыталась заговорить:
– Ч-ч-что вы… здесь… делаете?
Слова звучали невнятно, язык словно распух, во рту пересохло.
Диккенсон поставил свечу на прикроватный столик. Потом сел, матрас продавился под его весом, наклонился к ней, уголок губ приподнялся, обнажив зубы.
