Дверь с громким стуком ударилась о стену, когда он открыл ее. Роланд совсем не собирался этого делать. Просто так получилось.
Кайла чуть ли не подпрыгнула на месте, обратив на него взгляд раненой оленихи. Все, что Роланд сейчас смог, это удержаться от того, чтобы не упасть перед ней на колени, не прижать ее к себе и не заплакать над ее израненным ртом, взлохмаченными волосами, над этим отчаянием и страхом в ее глазах.
Вместо этого Роланд спокойно подошел, заставил себя все так же спокойно взять ее за руку, рассмотреть ее, не обращая внимания на повисшее вдруг молчание.
Тонкая, изящная. Ни ран, ни синяков. Ее пальчики сжались вокруг его руки. Он наклонился и провел губами по нежному бархату ее запястья, пробуя на вкус ее кожу, чувствуя губами биение пульса.
– Ты можешь говорить? – спросил он тихо.
– Конечно, – с вызовом ответила она. Впрочем, ее тон не мог его обмануть. За ним явно скрывался страх. – Это был тот, с черными волосами.
Он уже знал все детали от Дункана, но слышать то же самое от нее оказалось невыносимо трудно. И снова со дна его души поднялась тьма, снова забился этот отвратительный пульс, сводивший его когда-то с ума: убить, убить, убить…
– Что ты делала там одна? – спросил он, стараясь, чтобы поднимающаяся внутри ярость не проявилась в его голосе.
Она промолчала, отвернувшись и упрямо надув губы, но вид у нее при этом был виноватый.
Он подождал ответа и, не дождавшись, спокойно произнес:
– Неважно. Больше этого не повторится.
И, выпустив ее руку, он отвернулся и направился к двери.
– Роланд, подожди! – крикнула в отчаянии Кайла, но он не остановился, никак не показав, что слышит ее. Он вышел, предоставив стражнику, стоящему снаружи, запереть за ним дверь.
Марла сидела на своей постели, опустив взгляд на кружку с отваром трав, которую все еще держала в руках, всем своим видом выражая горькую покорность судьбе.
В эту ночь он не пришел к ней, не пришел и на следующую. И хотя Кайла обнаружила, что ее никто не собирается насильно удерживать в комнате, но зато вместо одного постоянного стражника к ней приставили сразу двух.
Они и стали ее постоянной компанией, Томас и Бертольд, оба высокие, крупные, молчаливые, отделывающиеся обычно короткими «да» и «нет» и становящимися непоколебимыми и твердыми, как скалы, если только видели, что где-то рядом с ней появлялось хоть что-то, с их точки зрения, подозрительное. А подозрительным им казалось практически все от котенка до служанки.
Это были два самых верных воина ее мужа. Кайла помнила их еще по путешествию из Шотландии. Она должна была бы чувствовать себя польщенной. Одна беда – с ними она ощущала себя еще более незащищенной, чем прежде. Теперь уже никто не мог ошибиться в том, где именно она находится. Теперь ей уже нельзя было тихо скользнуть в тень, чтобы шпионить за теми, кто выслеживал ее. Нельзя было тихо и незаметно войти в какую-нибудь комнату или выйти во двор, пройтись по саду, поговорить с детьми. И уж точно нельзя было бродить по тайному ходу. Роланд выполнил-таки свое обещание и привинтил шкаф к полу.
Когда она куда-нибудь входила, все сразу же расступались, едва не разбегаясь в разные стороны, как караси при появлении щуки. Томас и Бертольд по обеим сторонам от нее или впереди и сзади, всем своим видом предостерегая всякого, у кого могла возникнуть шальная мысль каким-либо образом навредить ей. Но заодно они распугивали и всех остальных. Кайла буквально задыхалась от этой защиты, ей казалось, что еще немного, и она просто сойдет с ума.
Общее настроение в самом замке становилось все более и более мрачным, и словно вместе со всеми из солидарности загрустила природа. Небо, постоянно затянутое облаками, потускнело, нависло низко над горами и время от времени проливалось холодным дождем. С моря постоянно дул ледяной, пронизывающий ветер, он ревел и выл в печных трубах, расположенных в стенах замка. Все это еще больше угнетало дух обитателей Лоремара. Они мало разговаривали, в большом зале во время еды уже не слышен был смех, громкие разговоры и шутки, никто уже даже и не улыбался. Мужчины мрачно молчали, сложив руки на груди, женщины с потерянным видом сидели, опустив головы. Даже дети, казалось, забились по углам, почти не выходя из детской, куда Кайлу также больше не приглашали.
Где бы ни появлялся Роланд, там сразу все замирало, даже ветер смолкал. Все бросали свои дела и только наблюдали за ним, за Кайлой. Все чего-то ждали. А Кайла никак не могла понять – чего?
Но она хотя бы знала, чего ждала она. Она ждала, когда к ней вернется Роланд. Она ждала, чтобы из его глаз, в которых когда-то пылал огонь, исчезла эта пустота, эта холодная зимняя стужа. Она ждала от него больше, чем те несколько ничего не значащих фраз, с которыми он теперь обращался к ней при редких встречах.
Сколько раз он окидывал ее своим внимательным взглядом с головы до ног, а затем отворачивался, словно ему было нестерпимо мучительно просто смотреть на нее. И это стало еще одной ее тайной болью, которую она скрывала за напускным безразличием. Но с ней он хотя бы не был таким вспыльчивым и нетерпимым, как с другими. А это было уже что-то. Когда он расспрашивал ее о деталях последнего нападения, то все, что она могла уловить, это его бесконечное терпение. Она рассказала ему все, что могла вспомнить с момента своей встречи в саду с Элисией. Но она не упомянула ни слова о той таинственной сказке, которую рассказала девочка и которая произвела на Кайлу такое жуткое впечатление. Она не рассказала об этом ни единой живой душе. Она просто не могла об этом говорить. Но зато дальше она не упустила ничего: и о том, как этот человек схватил ее, и что говорил, и каким образом ей удалось от него сбежать.
Когда Роланд спросил, что она думает о том, что именно или кого мог этот человек искать, о чем он говорил тогда в комнате, чего требовал от нее, Кайла честно отвечала, что не имеет никакого представления. В ответ последовало лишь молчание и отсутствующий взгляд в окно. Таким образом закончился самый длинный разговор между ними за последнее время.
На третий день после нападения Кайла отправилась в конюшню навестить Остера. Она ласково разговаривала с ним, извиняясь за то, что не может вывести его погулять. Остер открыто выражал свое огорчение, фыркая и перебирая ногами, и даже ущипнул губами рукоятку кинжала, который она снова теперь носила на поясе. Томас и Бертольд, стоящие по обе стороны от нее, поглядывали на коня весьма мрачно.
Стойла в конюшне были расположены так, что коней друг от друга отделяли только деревянные стенки из толстых жердей. За стойлом Остера находилось еще одно, открывающееся на другую сторону конюшни. Сквозь перекладины Кайла видела там белую лошадь и нескольких мужчин, что-то делающих с ее передней ногой.
