— Сегодня нет, — равнодушно ответил Ферейдун.
Словно для того, чтобы предупредить дальнейшие расспросы, он повернулся ко мне и умелой рукой развязал мой пояс.
— Недавно я получил интересные новости… — выдохнул он мне в ухо.
— И какие?
— Нахид сказала мне, что ее родители отменили заказ на наш свадебный дар — ковер, — сказал он. — Почему — не объяснила.
Он выглядел удивленным, словно не знал, что такие вещи случаются.
— Я знаю почему, — ответила я, наблюдая за ним.
— Правда? — спросил Ферейдун. Он снял с меня шальвары, скатал их и швырнул через комнату. — И почему?
— Они узнали про сигэ и решили наказать Гостахама и Гордийе, и меня тоже.
— Вот в чем дело, — легко отозвался он. — Как им не стыдно так сердиться, но они к этому привыкнут. Я ведь их зять.
— Полагаю, ты можешь купить ковер у Гордийе и Гостахама, — сказал я.
— Нет, если родители Нахид этого не хотят, — отвечал он. — Подумай, как оскорбительно это будет для них, если они увидят в нашей прихожей этот ковер! — Он захохотал, словно восхитившись этой мыслью.
Равнодушие Ферейдуна обозлило меня, но я понимала, что будет еще время явить свой гнев. Однако я решила проверить его дальше.
— Нахид очень уязвлена, — сказала я. — Думаю, что теперь она меня возненавидела.
Он стянул мою рубашку и белье, оставив меня нагой, в одной тонкой накидке на волосах.
Его слова меня подстегнули. Я снова вспомнила то, что сказала заклинательница: «Но ты и сама имеешь право покончить со всем…»
Подавив свои чувства, я снова направила разговор к тому, что хотела обсудить. Я принялась легонько поглаживать его грудь.
— А когда ты был мальчиком, ты мог вообразить, что женишься на двух подругах? — Я старалась быть игривой, словно это большая шутка, в которой участвуем мы все.
— Я часто думал о женщинах и как буду их укладывать, — ответил он. — Отец прислал мне первую, когда мне исполнилось тринадцать. Но больше всего времени я проводил, занимаясь лошадьми, учась объезжать самых диких.
— Как интересно, — сказала я.
Вообразить его в степи, гладящим животных и без страха вскакивающим на их спины…
— А когда я была девочкой, — продолжила я, чувствуя, как это уже далеко, — я воображала, что выйду замуж за того, кто будет устилать мой путь розовыми лепестками. Так всегда говорил мой отец.
— Разве я этого не сделал? — смешливо фыркнул Ферейдун.
— Отец и представить бы не мог как, — согласилась я, потому что Ферейдун и вправду устлал меня розовыми лепестками.
Он снова захохотал и принялся раздвигать мои бедра.
Я продолжала говорить.
— Всегда хотела выйти замуж и вырастить столько детей, сколько мне дарует Господь, вместе со своим мужем…
От собственной смелости кружилась голова.
— Если Господь захочет, сможешь, — ответил он, не отвечая, с кем именно. Он раздвинул мои бедра шире. — Давай начнем их делать.
Я перекатилась на него, стараясь еще немного удержать его внимание.
— Должно быть, прекрасно иметь дочь, — сказала я.
— Она свет моих очей, — ответил он, ухватив мои ягодицы и сжимая их. — Я тоже надеюсь на многих детей, дочерей и, особенно, сыновей.
— А если твои сыновья будут от меня? — спросила я, гладя его грудь своими сосками.
— Это будет благословением, — сказал он с затуманивающимися глазами.
Теперь я продолжала гладить его ладонями, потому что наконец ощутила, где он чувствительнее всего, и он тихо застонал.
Я сделала глубокий вдох и задержала ладонь.
— Следует понимать это как заключение постоянного брака?
Его дыхание затруднилось, и он стал обмякать в моих руках.
— Не знаю, — осторожно проговорил он. — Все зависит от того, на ком еще захочет меня женить отец и будут ли у меня другие сыновья.
Он перекатился на бок и оказался сверху, на мне.
— А что, если мой сын окажется твоим единственным? — быстро спросила я.
— Может быть, — сказал он голосом, совершенно меня не убедившим.
Гладя мои груди, он принялся целовать меня, словно пытаясь изменить тему. Я раздвинула ноги и призывно застонала, однако мысли мои были далеко. Возможно ли, чтобы мой сын стал единственным? Он может взять еще четыре жены, а я даже пока не беременна.
Когда Ферейдун перестал меня целовать, он помедлил.
— Я знаю, чего ты хочешь, — сказал он. — Не могу ничего обещать.
Мое сердце упало.
— А в будущем?
— Будущее ведомо лишь Аллаху, — отвечал он. Он снова нажал на мои бедра, раздвигая их. — Давай выпьем нашу чашу вина сегодня, как призывают поэты, пока мы еще не стали глиняными сосудами, разбитыми о землю.
Быть ли мне таким сосудом? Спросить я не успела. На следующие несколько часов я забылась в сладкой тьме и тепле. Он был со мной особенно нежен, словно стараясь возместить то, что не предложил мне постоянного брака. Я любила его руки, обнимавшие меня, ибо в тот миг чувствовала себя защищенной. Но когда мы закончили, я с горечью поняла, что он ничего мне даже не пообещал.
Утром, проснувшись раньше его, я долго смотрела на его лицо. Оно стало более пухлым, чем когда мы встретились впервые, и его живот тоже. Крупные красные губы пахли вином, табаком и мной. Складки вокруг рта стали глубже. С чего ему жениться на мне? Если он сделает это, придется оплачивать наши расходы, мои и матушкины, до конца жизни. А сейчас он это делает лишь три месяца. Он всегда был рассудительным купцом, и сделка для него оказалась удачной.
После разговора с матушкой мне очень хотелось доказать ей, что я смогу продать мой ковер за хорошую цену. Я подгоняла Катайун и Малеке, чтобы они заканчивали работу, и втроем мы работали, словно упряжка ослов. Как только последний узел в верхнем левом углу был завязан, мы сгрудились вокруг и с благоговением уставились на ковер, восхваляя Аллаха за Его дары. Что за чувство это было — завязать последний из тысячи тысяч узлов! Как поразительно видеть каждое крошечное пятнышко цвета на своем особом месте, подобно мельчайшей мошке в творении Господнем!
На базаре я наняла опытного стригаля, чтобы он выровнял ворс моего ковра. Когда он закончил, поверхность была словно бархат, и узор был даже яснее, чем прежде. Он напомнил мне свежий весенний день, когда белоснежная голубка неожиданно вспархивает в небо, легкая, точно мысль. Хотя я видела на базаре сотни ковров, но думала, что мой может легко соперничать с лучшими домоткаными образцами.
Закончив бахрому, я заплатила помощницам остатками денег, которые матушка дала мне из сигэ, и мы попрощались. Я сказала им, что, как только продам ковер, найму их ткать следующий. Потом я добавила им немножко денег за хорошую работу.
