должно было с оружием в руках узнать правду о судьбе моего брата, так никуда не отправилось и теперь уже никогда не отправится! Я уж не говорю о браке, которым вы меня как-то манили!
— Правитель не всегда может сразу исполнить свои намерения. Я думал, вы это понимаете...
— Я тоже так думала, но...
— Какие тут могут быть «но»?
— Но если перейти к делам, то будут затронуты интересы слишком большого числа людей. Я имею в виду не только вашу благородную супругу, которой я не желаю причинять боль, но и других, тайных «доброжелателей», взять хотя бы автора этого подметного письма. Он не оставит в покое ни вас, ни меня. Потому, Ваше высочество, я и думаю: не лучше ли было бы для нас обоих покончить с нашими отношениями...
— Восхищен вашим благоразумием, но почему бы вам не поинтересоваться моим мнением?
Он отнял у нее щетку и попытался погладить по шелковистым волосам. Аврора не оттолкнула его и даже зажмурилась, когда он, отбросив щетку, стиснул ей голову ладонями.
— Что скрывает это прекрасное личико, эта упрямая головка? Чего я добьюсь, если сожму ее сильнее и раздавлю? — Фридрих Август сжал ее голову сильнее, и Аврора взмолилась:
— Отпустите, вы делаете мне больно!
Он послушался, но только для того, чтобы схватить ее за плечи. Пристально глядя на него в зеркало, Аврора произнесла:
— Вовсе не обязательно давить мою голову, чтобы узнать мои мысли. Они просты: я люблю вас и всегда буду вашей, но...
— Это «но» все портит!
— Все зависит только от вас. Может, вы решили, что я уступила вам только для того, чтобы добиться от вас помощи в моих безнадежных поисках? Так знайте: вы ничего от меня не добились бы, если бы я вами не пленилась. Я полюбила вас и только потому вам отдалась. Разве это сложно понять? Теперь я хочу забыть обо всех обещаниях, которые никогда не будут сдержаны, но ни при каких условиях я не стану игрушкой в руках ваших царедворцев, поэтому предпочитаю с вами расстаться, а не жить во все более тревожном ожидании новых грязных записок, где все ложь, кроме той ненависти, которая их питает. Одним словом, я хочу...
— Значение имеет только твоя любовь. Я схожу сума от мысли, что кто-то другой может ласкать тебя, обладать тобой. Ты застряла во мне, как стрела со слишком длинным острием, чтобы ее можно было вырвать, не лишив меня жизни. Я люблю тебя, моя божественная Аврора, и никогда не перестану тебя любить!
Она тихонько рассмеялась и легко провела пальчиком по губам возлюбленного.
— Тсс! Больше никаких обещаний! Он тоже засмеялся.
— Но одно обещание я все же тебе дам. Если тебе дорого это платье, лучше сбрось его, иначе через мгновение от него останутся одни лоскуты...
...Он собирался уйти под утро, но не смог: ему невмоготу было оторваться от спящей на животе посреди развороченной постели Авроры, ее золотистого тела, озаренного свечой, так заманчиво контрастировавшего с ее роскошными волосами. Он не смог сдержать снова ожившего желания и возвратился во дворец уже тогда, когда в Дрездене наступил день...
***
Аврора крепко проспала до самого полудня. Очнувшись, она не сразу сообразила, что в спальне возится Фатима: турчанка пыталась навести порядок. При пробуждении Аврора пыталась не растерять то волшебное ощущение полноты жизни и блаженства, которое подарила ей эта невероятная ночь, когда любовь, вместо того чтобы угаснуть, разгорелась еще более сильным, чем прежде, пламенем. Возлюбленный снова подтвердил это под утро, когда на прощанье прошептал ей на ухо:
— Я теперь никогда не смогу без тебя обойтись, дьяволица! Вечером я снова приду к тебе...
Последовал восхитительный день. Часть его Аврора посвятила уходу за своим телом, доверившись умению Фатимы. Она провела много времени в ванне и на массажном столе, долго раздумывала, какое платье надеть, и все отвергла, сославшись на внезапное недомогание...
Ответ на привезенные Клаусом письма требовал обстоятельности. Герцогиня Целльская писала о своей радости в связи с обретением дочерних драгоценностей, которые она намеревалась ей передать. Далее она заверяла графиню Кенигсмарк в своем дружеском расположении и в том, что та всегда будет ее желанной гостьей, но все это в довольно прохладной манере официальной переписки. Несравненно более теплым было письмо Шарлотты Беркхоф. Та справлялась о здоровье подруги и, тактично намекая на ее теперешнее высокое, но неудобное положение, напоминала, что при необходимости всегда окажет ей теплый дружеский прием, предоставив у себя убежище.
Сидя за бюро, Аврора не торопилась с ответами. Письмо Элеоноре занимало ее меньше: в нем достаточно было высказать уважение и радость в связи со своим участием в возвращении душевного спокойствия повелительнице, служить которой — ее долг и отрада... Никто не умел так, как она, расточать письменные реверансы.
Совсем другими были страницы — их набралось целых шесть! — предназначенные для баронессы. На них Аврора излила душу, рассказав всю свою историю. От этой умной и благородной женщины она не стала ничего скрывать, поведала и о своем счастье, и о страхах. Обмолвилась и о надеждах: сохранить любовь мужчины, чья ветреность была известна обеим, попытаться его привязать, плетя тайные и оттого еще более прочные узы. «Нет ничего, — писала она, — чего я не была бы готова предпринять, чтобы сделать наши узы гармоничными, даже когда огонь страсти по воле времени начнет угасать, — надолго, очень надолго!»
К концу дня она собралась послать за Клаусом, но тут он предстал перед ней сам. Он намеревался уехать следующим утром и явился за письмами теперь, чтобы не побеспокоить Аврору в неурочный ранний час. Аврора пригласила его к себе в кабинет и провела с ним несколько минут с глазу на глаз, не заботясь о возможных толках. Она чувствовала, как опечален молодой офицер, постепенно превратившийся в ее преданного друга, и впервые в жизни не могла выразить своего отношения словами. Он торопился, догадываясь, что она ждет любовника, и страдая от невыносимого зрелища ее красоты, подчеркнутой перламутром атласного платья и воздушными кружевами. Он забрал письма, запечатанные синим воском, и спрятал их себе под камзол.
— Вы еще вернетесь? — выдавила она.
— Если у вас не будет во мне нужды, то нет, не вернусь. Вы счастливы, и я прошу простить меня за то, что мне тяжело это перенести. Разрешите откланяться!
Клаус поклонился, Аврора протянула руку, и он, поколебавшись, прикоснулся к ней
