– Что, на страшное тебя перед сном потянуло? – улыбнулась Айше.
– Страшное мы наяву уже видали-перевидали вдосталь, – прошептала Бал, вытягиваясь на кошме. – Легендами нас не испугаешь. Ни тебя, ни меня. Просто расскажи своей младшей сестричке сказку на сон грядущий, жалко тебе, что ли?
Она закрыла глаза.
– Ну хорошо, слушай… – чуть помедлив, согласилась Айше. – Некогда был султан, а у султана был сын, а у сына был друг. И любил шахзаде своего друга, как самого себя. И вот однажды юноша увидел во сне прекрасную девушку и влюбился в нее так, что жизнь без нее стала ему не мила.
– Это тот, который друг? – уже сквозь полудрему спросила Бал неожиданно совсем детским голосом.
– Нет, – Айше снова улыбнулась, впервые за очень долгое время вновь ощутив себя старшей сестрой, – не тот, который друг, а сам шахзаде. Каждую ночь он видел ее, каждое утро рыдал от горя, и на очередную ночь эта девица – а она была одна из Кырклар, из Сорокá, – сказала ему: «Не плачь, а иди ищи меня в бане Сорокá!» Тогда он наутро спрашивает у своего друга: «Где находится баня Сорокá и что она вообще такое, не знаешь ли?» А тот в ответ: «Помилуй, друг мой шахзаде, да зачем она тебе, да что ты будешь там делать, да кого собираешься в ней искать, да кто тебе о ней рассказал?» После этого сын султана…
Сорок. Кырклар. Четыре десятка эрмиш, то есть «достигших высших степеней». Дýхи, святые, «неземные», «возвышенные» – как только ни называют их, все это правда, но лишь частично: для высших степеней человеческие слова не годятся. И разумение человеческое тоже за ними не поспевает: Сорок – они, конечно, святые… в том числе… но святость их своеобразна.
Простому смертному желательно с ними не встречаться. Хотя если ему терять нечего, то хуже не будет, а лучше может быть: иные потом рассказывают, как Кырклар им помогли, спасли от бед.
Те, кому они не помогли, ничего не рассказывают. Вовлекли их Сорок в свой круг, увлекли за собой, перестал такой человек существовать для жизни этого мира, избавился от его тягот. Может, совсем не этого хотел, а пришлось. Будет отныне вместе с Кырклар ходить по ночным дорогам, летать сумеречной птицей… сбросив оперение, посещать после захода солнца какие-то сады или бани, пировать за самобраными скатертями, вкушать яства нездешнего вкуса… При этом, хоть и вошел он в круг Сорокá, но не умножил его: по-прежнему четыре десятка их, достигших высших степеней, возвышенных, недостижимых и непостижимых в своей духовной святости.
– …И направился он посреди ночи в ту баню, – сонным голосом читала на память Айше. – И едва переступил порог, как вдруг обрушивается на него град пощечин и оплеух, а потом послышался такой шум, будто разверзается крыша. Но как ни трусит юноша, а все же сдерживает себя и садится он на пари́льный помост, прямо над очагом. – Она зевнула. – И вдруг видит: словно из ниоткуда появляется та девушка, которой грезил его друг. Она будто бы не замечает его: садится на помост рядом, снимает с себя браслеты, жемчужное ожерелье, начинает готовиться к омовению…
Говорят, иногда такого потерянного для мира человека может вернуть его друг или возлюбленная, но для этого придется ввести в круг кого-то другого, чтобы потерялся он, надел оперение Кырклар или их одеяния. Говорят, вошедшие в этот круг лишаются земных страстей и привязанностей, ни гнев им неведом, ни радость. Говорят, будто это и есть высшее благо, признак святости. Говорят, что кем угодно могут представиться они смертному человеку, – и никогда не поймешь ты, то ли кто-то из твоих знакомых достиг высших степеней заживо, то ли дух его этих степеней достиг, то ли просто один из эрмиш надел на себя его личину. Говорят, что сам Зеленый Хызр ходит среди Сорокá, но когда он решает спасти кого-нибудь, то разрывает круг и показывается уже один, ибо как эрмиш он должен повиноваться правилам Сорокá, а как праведник – этими постановлениями не скован.
Говорят, что Кырклар странствуют по миру всегда и везде, – но временами и местами это случается чаще. Причем якобы именно здесь сейчас такое время и место. Впрочем, такое о любом времени и месте говорят.
Говорят, что…
– Отчего бы им и не войти в наше число, не избавиться от тягостей жизни, – говорит благообразный старик в изумрудном халате и такого же цвета чалме. Он стоит на спине золотистой рыбы, которая, медленно шевеля плавниками, плывет, оставаясь при этом на месте, прямо в воздухе, в двух пядях над землей. – Ведь их цель – найти себе смерть, да не простую, а страшнее страшной. Так даруем же вместо этого им покой. Прямо сейчас.
– Сейчас – рано, – возражает кто-то, чье лицо нельзя различить. – Одну ведет то, что она считает долгом, другую – долг перед первой. Не сплести эти пряди в одну косу, не покрыть птичьим пером.
С его руки срывается капля крови, падает на лицо Джанбал. Прямо на верхнюю губу.
– Оперение голубицы покроет что угодно, – качает головой старик.
– Не воспетое поэтом есть ли что-то во вселенной? – нараспев произносит странный молодой человек: в руке у него тростниковое перо-калам, правое плечо много ниже левого и даже обширный балахон, скрывающий тщедушную фигуру, не мешает видеть, что юноша горбат. – Что-то было, что-то стало, что-то сбудется потом. О моей тоске поведай – плачь, янтарь, слезой забвенья! Горе тем, кто станет камнем, позабыв, кем раньше был…
Невозможно понять, поддержал ли он старика или человека с окровавленной рукой.
– Да, – говорит, шагнув из ниоткуда в круг света над костром, мальчик лет тринадцати, и Айше всем телом вздрагивает, слыша его слова и видя его сквозь сон, сквозь этот странный сон. – Здесь соскучиться по кому-либо из родных нельзя, – но я уже соскучился.
– Нет, – коротко говорит еще один, взрослый мужчина в кольчуге поверх кафтана, с саблей на боку. И больше не произносит ни слова.
(Лицо его, смуглое, горбоносое, Джанбал почти незнакомо, она с огромным трудом вспоминает: видела этого человека лишь раз в жизни. Затем приходит понимание: видела дважды, но второй раз не рассмотрела сквозь ночную тьму, зато придумала ему целую жизнь. Стражник со стены дворца-крепости.
«Бали-бей!» – сквозь все тот же сон изумляется Айше. Это же Бали-бей! То есть зовут его как-то иначе, но он из рода Малкоч-оглу, а это род разветвленный, есть в нем видный вельможа Бали-бей, что несет службу при особе султана, ну вот и этого стражника прозвали так…
Единственный стражник из числа присланных в Амасью после смерти отца, чье имя, ладно, пускай прозвище, она запомнила. Да и просто единственный, кого не тошно было вспоминать.
