– Поосторожнее со змеями и не подхвати простуду! – крикнула Маре мать.
– А также будь умницей и пиши нам каждый день! – пошутил Гордон.
Сэм сидел на корме, уверенно держа руль. Мара смотрела на уменьшающиеся фигурки родных и друзей на пристани, пока они не скрылись в утреннем тумане, стелившемся над рекой. Потом она достала из ранца дневник – толстую тетрадь в кожаном переплете – и сделала первую запись:
«1 июня 1899 года.
Мы отплыли от пристани Грин-Ривер в 6.30 утра после прощального приема, вероятно, гораздо менее шумного, чем тот, которого удостоился при отплытии Джон Уэсли Пауэлл, если судить по его записям».
Следующие три дня записи в дневнике также носили светский характер. По берегам Грин-Ривер тянулись покатые холмы, и с обеих ее сторон зеленели буйные травы и кустарники – зрелище, приятное для глаза, но не слишком волнующее.
Вскоре они добрались до того места, где Грин-Ривер впадала в Колорадо, и поплыли по каньону. Ландшафт резко изменился: теперь над ними нависали крутые утесы высотой в тысячу футов; воздух же, еще несколько минут назад теплый и ароматный, стал холодным и каким-то липким. Более того, во всем пейзаже Маре чудилось что-то зловещее, и она вспомнила сказку, которую читала в детстве, – сказку о Черном Лесе в Германии, населенном ведьмами, демонами и злыми духами.
Сэм указал на широкую песчаную косу по левому борту:
– Вот подходящее место для ночлега. Здесь много сухих веток для костра. – Он повернул к берегу и крикнул Маре: – Помоги мне немного – греби по правому борту. Так мы удобно подойдем к берегу.
Их ужин, состоявший из вяленого мяса, картофеля и овощей, тихонько шипел в котелке над костром. Мара же тем временем вытащила свой альбом для зарисовок.
– Майор назвал это место Пламенным Ущельем, – сказала она.
Косые лучи заходящего солнца, отражаясь от скал, сверкали и искрились, заливая каньон ярким багрянцем.
– Понимаю, почему он его так назвал, – заметил Сэм. – Боже, какое великолепное зрелище!
Они поужинали и выпили горячего кофе. Говорили же только о предстоящих приключениях в Великом Неведомом.
– О Сэм! – воскликнула Мара. – Это будет наша первая ночь в Большом каньоне! Следовало бы захватить для такого случая бутылку шампанского и отпраздновать это событие.
– Вообрази, что кофе – это шампанское.
– О!.. – Она сморщила носик. – У твоего кофе вкус смолы.
Он подмигнул ей:
– Вот и хорошо. Он заклеит тебе рот, как и положено смоле, и твои внутренности завтра не промокнут, когда лодка перевернется.
– Если перевернется, ничего страшного. Все, что можешь выдержать ты, могу и я.
Луч закатного солнца осветил лицо Мары, и в глазах ее заплясали золотистые искорки.
– Но я знаю, как отметить нашу первую ночь и без шампанского.
Она произнесла эти два слова – «первую ночь» – с каким-то особым выражением, и сердце Сэма забилось быстрее. Уже не раз они испытывали сильнейшее желание, пламя страсти сжигало их. Когда же им не удавалось погасить этот огонь, они поцелуями и ласками успокаивали друг друга. Сэм не посягнул на девственность Мары, но вовсе не потому, что она не проявляла готовности пойти ему навстречу. Однако в этот вечер Мара приняла твердое решение: она позволит Сэму себя соблазнить – или сама его соблазнит.
Когда пришло время залезать в спальные мешки, Мара обвила руками шею Сэма.
– Сегодня я собираюсь спать с тобой.
Он попытался было возразить, но она прикрыла ладонью его губы.
– Нет, ничего не говори. Просто делай то, что я попрошу. Я хочу, дорогой, чтобы мы этой ночью занялись любовью. Я ждала этого так долго, слишком долго. Теперь мое желание, мое влечение к тебе стало просто невыносимым. Ты ведь чувствуешь то же самое, верно? Не пытайся отрицать. Нет, позволь мне раздеться и лечь рядом с тобой.
Она без малейшего смущения расстегнула пуговицы на своей рубашке и сбросила ее. Затем стянула через голову нижнюю шерстяную фуфайку, обнажив ничем более не прикрытые груди.
Сэм смотрел на нее с обожанием, пламя желания зажглось в его чреслах и распространилось по всему телу.
– Ты прекрасна, – прошептал он.
– Прикоснись ко мне.
Она взяла его руки и положила их на свои груди, крепкие и уже вполне зрелые. Дрожавшие пальцы Сэма показались Маре раскаленными, и она тотчас же почувствовала, как этот жар передается ей.
В следующее мгновение Мара уже распускала ремень на его штанах. Потом принялась расстегивать пуговицы. Теперь ее пальцы дрожали так же, как пальцы Сэма, – она ощутила напор его отвердевшей плоти. Из груди Сэма вырвался протяжный вздох, когда ее изящные пальчики коснулись его мужского естества.
– Давай не будем медлить, мой любимый, – сказала она. – Холодает, пора забираться в спальный мешок.
Они поспешно сбросили с себя остававшуюся на них одежду и заползли в утепленный овечьим мехом спальный мешок. Теперь их обнаженные тела были прижаты одно к другому – плечи к плечам, грудь к груди, губы к губам.
Мара прервала поцелуй, чтобы набрать в грудь воздуху. Она все еще ощущала сладостный вкус его губ.
– Ты только подумай! – Она громко рассмеялась. – Как восхитительно заниматься любовью под открытым небом, на лоне природы! В спальне все происходит совершенно по-другому – приходится подавлять страсть из опасения, что кто-нибудь в холле может тебя услышать и догадаться, чем ты занимаешься.
Мара была опьянена силой своей страсти. Она широко раскинула руки и закричала:
– Надеюсь, что все, кто может здесь находиться, слышат меня! Я безумно, бесстыдно люблю Сэма Роджерса. Я жажду его тела, его твердой мужской плоти. Я хочу, чтобы он проник в меня так глубоко, как только возможно, до самых глубин моего женского естества. Сэм, любимый, я жду! Не хочу терпеть ни минуты!
Мара лежала на спине, широко раздвинув ноги, готовая принять своего возлюбленного. Когда же он накрыл ее своим телом, пальцы Мары впились в его спину, ноги обхватили его бедра – она все крепче прижимала Сэма к себе. И, стиснув зубы, шептала:
– Сильнее! Сильнее, дорогой!
– Я боюсь причинить тебе боль, любимая.
– Наплевать на боль! Сделай мне больно! Когда я ждала тебя, когда ждала этих мгновений – вот была настоящая боль и пытка. Не жалей меня.
Мара по-прежнему прижимала его к себе, побуждая действовать решительнее. Она вздрогнула, когда наконец почувствовала, что преграда разрушена, что он вошел в нее. Острая боль была мгновенно забыта, боль сменили наслаждение и восторг, поглотившие ее, возраставшие с каждой секундой, с каждым движением Сэма.
Она сумела приспособить ритм своих движений к его ритму, и они двигались все быстрее, гораздо быстрее, чем им хотелось бы, ибо они желали, чтобы это наслаждение длилось вечно.
