Едва прерывавшиеся несколькими минутами затишья, эти штурмы повторялись, захватывая их снова и снова, заставляя вздыхать, кричать в самые губы друг другу. Времени больше не существовало, текли лишь мгновения…
В одну из минут отдыха Флори вдруг встревожило сознание слишком уж полной тишины. В своем всепожиравшем экстазе она забыла обо всем во вселенной, в том числе о и существовании сына, который вроде бы один раз заплакал, как ей показалось, а затем замолчал, чему она не придала значения.
Она вдруг сообразила, что уже поздно, что Готье давно бы пора уже подать голос, требуя пищи.
Оттолкнув Гийома, она села в постели. За окнами стояла черная ночь. Ни один луч света не пробивался в окна. Огонь в камине мерцал слабо, а обе свечи в изголовье кровати догорали. Одним прыжком она встала с кровати, схватила со стола канделябр и подошла к колыбели. Круглой головки ребенка не было видно. Тяжелая алая шуба Гийома, которую он отбросил, не оглядываясь, куда попало, когда раздевался в яростном порыве желания, упала в колыбель, накрыла и задушила новорожденного.
Пронзенная этим открытием до самой глубины своего сознания, Флори отбросила тяжелый груз. Ей открылось крошечное, искаженное гримасой посиневшее личико. Протянув руку, она коснулась безжизненного лба, не излучавшего больше тепла. Окаменевшая, объятая ужасом, она откинула одеяла, взяла безжизненное тело на руки, пытаясь в полном отчаянии уловить хоть малейшее дыхание в узкой груди. Тщетно. Так вот в чем причина встревожившей ее тишины: сердце ее сына перестало биться!
Раздавленная, она несколько мгновений стояла без движения, как статуя, прижимая к себе труп того, кто был ее надеждой. Все было кончено. Она оставалась на месте с сухими глазами.
Привычным движением, подчеркивавшим его невыносимую сторону, она снова уложила ребенка в колыбель. Ни разу не взглянув на Гийома, который в сознании полного крушения, непоправимого несчастья почувствовал себя далеко отброшенным от той, только что тело которой ему удалось пробудить, тогда как даже апогей страсти готовил ей траур, поразивший ее в самое сердце, Флори собрала какую-то одежду и оделась. Движения ее были отрывистыми и неловкими.
Одевшись, она вернулась к умершему ребенку, снова вынула его из колыбели и посмотрела на него с каким-то потерянным удивлением, с ужасом, поднимавшимся в ней как морской прилив, как некая безумная первозданная сила, прижала к груди и закрыла глаза. Оставаясь несколько мгновений в этом состоянии, не осмеливаясь пошевелиться от страха и не в силах больше сдержать рвавшегося из горла крика, она стояла без движения, с опущенной головой, с которой ниспадали распущенные волосы, словно теплой вуалью накрывшие ее разрывающую сердце ношу.
Гийом сделал было движение к ней. Она подняла осунувшееся лицо и обратила его к человеку, одновременно открывшему ей вершину наслаждения и бездну отчаяния, взгляд, в котором мерцал отблеск ужаса, по-прежнему крепко сжимая руки вокруг маленького, лишенного жизни тела, которое она, казалось, баюкала.
— Он мертв, — проговорила она. — Мертв. Уходите! Уходите немедленно! Я не желаю вас здесь видеть! Убирайтесь! Убирайтесь!
Медиевист — ученый, изучающий историю средних веков. (Прим. ред.)
Мотет — музыкальный жанр средневековья. (Прим. ред.)
Неф — часть христианского храма, расчлененного аркадой или колоннадой на главный неф и боковые нефы. (Прим. ред.)
Гемма — резной камень с изображениями. (Прим. ред.)
Сиеста — послеобеденный отдых. (Прим. ред.)
Кофр — сундук с несколькими отделениями. (Прим. ред.)
Май — так называли молодое деревце, которое в первый день мая высаживали перед дверью в знак уважения хозяину. (Прим. пер.)
Голиард — в средние века во Франции бродячие актеры, исполнители песен. (Прим. ред.)
Плюмаж — украшение из перьев на головных уборах. (Прим. ред.)
Судья. (Прим. пер.)
Жакко (фр.) — так в просторечии называют странствующих богомольцев, поклонников святого Жака. (Прим. ред.)
