я обрушу на город громы и молнии?
Амели проигнорировала глупую шутку:
— Ведь у тебя ничего не получилось?
Оба понимали, о чем речь. Амели не сомневалась: Феррандо знал обо всем. И о том, что она снова спускалась в колодец, и о том, что говорила с теткой Соремондой.
Он запустил пальцы в ее волосы:
— Нет.
— Почему?
Он не слишком хотел отвечать. Какое-то время просто молчал, пил вино.
— Потому что есть вещи, подвластные только природе и Создателю. Человек — его творение. Старик делал те же ошибки, но я возомнил, что смогу лучше. Я… был не прав. У меня получилось хуже.
Амели не сдержала улыбки:
— Мари удалась гораздо лучше, чем Гасту.
Феррандо покачал головой:
— Это лишь оболочка. Но я должен признать, что Гасту совершеннее Мари. Его не лишали недостатков. Он гораздо больше похож на человека.
— А Мари? Мне кажется, она идеальна.
Он усмехнулся:
— Когда-то мне тоже так казалось. Идеальная женщина, лишенная всех женских недостатков. Красивая, послушная, не болтливая. Не способная на подлость. Но они оказались бездушными. Не знают любви, не умеют мечтать. В них нет огня, нет внутренней силы. Всего того, что есть в тебе.
— Тогда зачем моя статуя? Чего ты добивался?
— Единства формы и содержания. Надеялся, что полученная квинтессенция что-то изменит, соединившись с исходной формой. Не хотел смиряться, что уже нашел свою идеальную женщину… которая, на деле, далеко не идеал. — Он грустно усмехнулся: — Она даже не заговорила. Твоя статуя. Единственное, что она смогла — менять позу и улыбаться. Может, я ошибся с материалом…
Амели поцеловала мужа в щеку:
— Не печалься. Мы можем поставить ее в моей кондитерской.
Феррандо даже подскочил:
— Чтобы ты стояла в лавке и развлекала сброд? Даже не проси.
— Ведь это моя лавка.
— И где ты такое видела?
Амели пожала плечами:
— Нигде. Но разве жена колдуна должна на кого-то оглядываться?
Феррандо усмехнулся:
— Вот как… Выходит, теперь тебе нравится быть женой колдуна?
Амели кивнула:
— Нравится, — дразня, она легонько коснулась его губ. — Будь я какой-нибудь герцогиней, разве я могла бы позволить себе собственную кондитерскую? Да ни за что! Иначе меня вмиг бы прозвали лавочницей! Даже отец не позволял.
— Так разве ты не лавочница? — Феррандо изо всех сил старался быть презрительным.
Амели покачала головой, вновь склонилась к рельефным губам:
— Я твоя жена. И если мне что-то не понравится — ты всех их заколдуешь. Ведь так? Ты сделаешь так, чтобы весь город ходил только в мою кондитерскую?
— Тебе так нравится эта идея? — казалось, Феррандо все еще не верил.
— Это не идея — это мечта. Добрые мечты всегда должны сбываться. Только обязательно добрые.
— Так, когда знаменательное событие?
— Какое?
— Открытие твоей мещанской лавки.
Амели пожала плечами, проигнорировав колкость:
— У меня до сих пор нет вывески. Не нашла художника. А разве бывает кондитерская без красивой вывески? Чтобы обязательно был хорошенький мальчонка с калачом… и вафли… и воздушный крем…
Феррандо расхохотался, в мгновение ока перевернул Амели на спину и прошептал в губы:
— Будет тебе крем.
Амели поднялась еще до рассвета. Разве можно было разлеживаться в такой день? Впрочем, она и не спала толком. До самой ночи сидела над расходной книгой, выписывала длинные столбцы цифр и составляла бесконечные списки важных дел. Снова и снова возвращалась в пекарню и проверяла продукты и заготовки. Все должно пройти просто идеально, без малейшей неожиданности. Втайне от мужа она даже выходила ночью в город, за порог своей лавки, чтобы полюбоваться вывеской, которую Гасту только-только приладил. Она была чудесная! Совсем такая, как и представлялось Амели. Был и румяный мальчонка с золотистыми кудряшками, и калач в пухлых ручонках, и тонкие вафли, и нежный крем. То, что все это было сделано искусными руками Феррандо, вызывало особый восторг. Вывеска говорила громче и красноречивее любых признаний, и Амели просто ликовала.
Она спустилась в пекарню, повязала фартук и убрала наспех собранные волосы под чепец. Мари причешет потом, ближе к полудню. Сейчас было совершенно некогда. Амели ухватила полотенцем печную заслонку, заглядывая. За ночь поленья прогорели до углей, светились красными головешками, как глаза сказочных чудовищ. Прогретые камни теперь исходили жаром, отдавали ровное тепло. То, что надо. Амели отбросила полотенце, подошла к хлодильному шкафу, который вызывал у нее дикий восторг. Чудо магии Феррандо. Такой же, только гораздо меньше, был в кухне тетки Соремонды и позволял даже в самую удушающую жару сохранять продукты. Это было в тысячу раз лучше ледника! В родительском доме ледник был оборудован в подвале — просто небольшая яма со льдом, крытая соломой, но уже к началу лета лед бесследно таял, и от него не было никакого проку. Одна только сырость.
Амели подцепила из холодильного шкафа деревянный поднос, полный небольших круглых форм, выстланных миндальным тестом. Согласно рецепту, тесто следовало выморозить, чтобы песочные корзинки получались тонкими, рассыпчатыми и держали форму. До этого подобное удавалось только зимой, когда она выносила заготовку на чердак и выставляла прямо в окно, завернув в салфетку. Амели проверила пальцем, убеждаясь, что масло, как следует, затвердело, схватилось, переставила формы на противень и отправила в печь. Принялась за опару для сдобы, которую тоже поставила еще вчера.
Внутри все пело. И снаружи — тоже. Амели порхала по кухне, напевая все любимые песни. Даже пританцовывала. Из печи уже запахло ванилью и миндалем, наполняя кухню чудесным ароматом. Соремонда твердила, что нужна помощница. Порывалась сама. Но Амели решительно отказалась. Именно сейчас, в самый главный день, она хотела сделать все своими руками. Чтобы ручаться за каждое пирожное, за каждый пирожок. Это было важно. Пусть печева получится меньше, но все будет самым-самым. А завтра люди снова придут. И послезавтра. И через месяц. От этих мечтаний кружилась голова. Амели представляла, как сюда пойдут люди со всего города. Кумушки с корзинками, опрятные ребятишки, важные лакеи дворянских домов. Тогда и зайдет речь о помощниках.
Амели не хотела нагружать тетку Соремонду, собиралась нанять девушек в городе. А может, и пару ловких расторопных поварят. Пока была нанята за прилавок лишь Перетта — младшая сестрица Понины. Такая же чистенькая, крахмальная, с длинным лошадиным лицом. Но Перетта казалась симпатичнее, приятнее, задорнее. А когда примерила фартук и чепец с голубыми лентами, стала и вовсе милашкой. А уж как благодарила!
Встать за прилавок самой Амели все же не решилась. Отец прав — это было бы слишком. Торговля порочила дворянское достоинство, и отец очень переживал. А Феррандо
