Со среднего течения Ояти перешли в верховья Капши — это был приток Паши, который должен был привести войско назад, почти к тому месту, откуда начинали путь по этой реке. Оттуда уже через лес можно было попасть к месту слияния реки Тихвиня-йоки с Сясью — а Сясь теперь казалась почти родным краем. Весь поход занял более двух с половиной месяцев, и теперь весна стремительно приближалась. Приходилось торопиться, чтобы успеть домой до того, как растает снег, развезет дороги и вскроются реки.
Путь по Капше проходил спокойно. Людей здесь жило меньше, и почти везде войско ждала приготовленная дань по числу жителей: сопротивляться или прятаться не хотел больше никто. Уже почти в конце пути по Капше ладожских воевод встретили заранее накрытыми столами и пригласили на пир. Случилось это в поселке, где жил весьма знатный и родовитый человек — Ульяж-ижанд. И судя по количеству старейшин, которые ждали в его доме, чтобы заверить ладожского воеводу в дружбе и поднести заранее приготовленную дань, Ульяж-ижанд при желании мог бы выставить войско не менее чем в полусотню копий. Но предпочел этого не делать.
— Я отвечаю за то, что ни один из присутствующих в моем доме уважаемых хозяев не утаил своего имущества и не преуменьшил числа домочадцев, с которых мы будем платить подать, — сказал он, принимая воевод возле очага. — Я отвечаю за всех, кто здесь собрался, и вы можете проверить, если у вас есть такое желание.
— Вовсе нет, уважаемый Ульяж-ижанд, мы верим тебе, потому что умного и достойного человека сразу видно! — заверил его Велем, от Хрёрека научившийся обращаться с лесными хозяевами. Груды куньих, бобровых, лисьих мехов, по сорочкам и полусорочкам нанизанные на кольца из ивовых прутьев, выглядели внушительно, а если кто по забывчивости не посчитал тринадцатого внука, который только что родился и еще неизвестно, выживет ли, или восьмую, недавно взятую в род невестку, то не стоит портить хорошие отношения из-за мелочей. — Мы рады найти в тебе и твоих близких такое благоразумие и радушие. Вы тоже можете рассчитывать на нашу дружбу и помощь.
Он ждал, что Ульяж если не прямо сейчас, то во время пира поведает о каком-нибудь негодяе с соседнего притока, посягающем на чужие угодья, но ничего подобного не случилось. Даже если Ульяж-ижанд и нуждался в помощи, то не спешил это обнаруживать. В доме у него был порядок и достаток, старейшины, сидевшие за его столами, держались миролюбиво и с достоинством.
— Меня начинает тревожить этот человек, — шепнул Хрёрек Велему на северном языке. — У него все слишком хорошо, а если он расстанется с нами мирно и с честью, то уважение к нему округи и его влияние на людей еще больше возрастет.
— Но что в этом плохого, если он и правда хочет с нами дружить? Или ты ему не веришь?
— Если я не совсем разучился разбираться в людях, он действительно так честен, как говорит. Это-то и плохо.
Иного это удивило бы, но Велем за время пути научился понимать ход мысли датчанина.
— Слишком хороший человек, подцепить не за что? — насмешливо осведомился он так же на ухо.
— А ты еще не понял, как опасны для наших дел такие люди?
— Понять я понял. Но неужели не тошно каждый раз с одними сволочами брагу пить и в дружбе клясться?
Велем метнул быстрый взгляд на Вахто, который с каждым днем нравился ему все меньше: возгордившись, тот уже заговорил о том, что его доля добычи должна быть увеличена, поскольку без него столько людей не присоединилось бы к походу.
Хрёрек ответил Велему взглядом, в котором читалось сразу многое. Волчья тоска по собственному дому, решимость во что бы то ни стало добиться успеха, опасение, как бы Велем, тоже не дурак, не отнес к себе его ненависть к умным и порядочным…
— Надо терпеть, — коротко ответил Хрёрек. — Эти люди — наша опора, но такая опора, будто весенние льдины, все время норовит выскользнуть из-под ног. Так будет всегда. Привыкай, если хочешь власти.
— Уж не знаю, хочу ли я ее… — пробормотал Велем. Раньше ему жилось гораздо проще. — За этих куниц паршивых кровью братьев платить приходится. Да и что мне с этого богатства — зимой и летом в дороге, спишь на снегу, будто собака, весь в грязи, как леший, жену в лицо едва помню, а дети родные меня не знают — подойду, так плакать начинают…
— Так будет не всегда. Со временем ты станешь посылать в бой не своих родичей, а чужих людей, и чужие люди будут возить твои товары, а ты только сидеть в теплом доме в обнимку с женой и пить греческое вино. И оставишь своим детям гораздо больше, чем сам получил от отца. Или у тебя, у твоего рода, нет врагов, кроме руси? Или тебе не нужны силы и сторонники для борьбы с соперниками? Но все эти блага не даются даром, за них надо платить. И у вас уже нет другого пути. Пойми: твой мир меняется, и это неизбежно. Если ты не возьмешь власть над другими, другие возьмут власть над тобой. Будь первым. Как только люди поймут, что к чему, желающих припасть к источнику будет предостаточно.
Велем промолчал: Хрёрек был прав. Если даже дикая оятская бепся ходила в походы ради полона на продажу, то для них, живущих на Волхове, другого пути просто нет. Если они не возьмутся за свои дела сами, придет новый Эйрик конунг, Иггвальд конунг, Одд конунг…
Но одна неожиданность в доме Ульяжа-ижанда все-таки подстерегала. Вернее, неожиданностью она стала только для воевод и даже для Селяни, который совершенно за это время забыл, с чего все началось. На пиру, когда хозяин предложил поднять кубки в честь воеводы Велема и его рода, молодая женщина внесла большой рог, правда, без оковки, но зато покрытый искусной тонкой резьбой. Одета она была хорошо: в верхницу из тонкой крашеной шерсти, с белым льняным покрывалом на голове, с ожерельем из дорогих стеклянных бус, даже с тонким серебряным браслетом. Судя по всему, это была жена хозяина и, несмотря на юные годы, старшая женщина в доме. Но едва лишь она вошла, как кто-то охнул рядом с Селяней и чей-то голос воскликнул в изумлении:
— Ильве!
Женщина вздрогнула, чуть не выронила рог, обернулась… И Селяня вытаращил глаза: под женским покрывалом он не сразу узнал хорошо ему знакомое и такое милое лицо средней дочери давно покойного Кульво из Юрканне. Он видел ее лишь в середине нынешней зимы, но с тех пор произошло столько событий, что, казалось, миновали годы.
А Пето бросился к любимой сестре. Он помнил, что она должна быть где-то здесь, да и родственницы, ехавшие в обозе, постоянно напоминали ему, что Ильве увез к себе Ульяж-ижанд. Но пока некогда было спросить хозяина о пленнице — и вот она сама нашлась, причем в качестве жены и хозяйки!
— Пето, мой любимый! — Ильве едва успела сунуть кому-то рог и обняла брата. — Ты жив! Откуда ты взялся? Из Туонелы, не иначе! Я знаю, ведь всю Юрканне сожгли! Они убили всех старших — Лохи, нашу мать, тетку, и Ярки тоже убили! А девчонок всех увезли, я не знаю, что с ними теперь!
