Но где выход? И как ему не думать о Дини, когда одно только ее слово или неосторожный жест могут означать смерть для них обоих. Теперь та строгая система, которой он подчинил свою жизнь при дворе, потеряла всякий смысл. Неожиданно он понял, как устал, как ему надоело разыгрывать навязанную роль. И теперь у него была Дини, о которой надо было заботиться.
Кристофер еще раз решил опробовать голосовые связки и крикнул:
– Эй, есть здесь кто-нибудь?
Крик отразился эхом от каменных стен. Кит чуть ли не кожей чувствовал их гладкую, сырую и скользкую поверхность. Интересно, уместно ли в 1540 году орать «Эй, есть здесь кто-нибудь?!!» Казалось, он перезабыл все слова, подходящие для эпохи Тюдоров.
Ему не оставалось ничего другого, как завопить с новой силой:
– Эй, есть кто-нибудь? Это лондонский Тауэр, а? – надрывался Гамильтон. Его вопрос мог бы показаться странным, но получить ответ было просто необходимо.
С противоположной стороны массивной двери послышался жизнерадостный голос:
– Доброе утро, герцог. Тут кое-какая жратва, сэр. Закройте глаза, и я передам ее вам. Нам не хочется, чтобы слишком яркий свет отразился на ваших умственных способностях, – продолжал остряк.
– Где я?
– Осторожно, сейчас будет еда. – На короткое время дверь распахнулась, но, прежде чем Кит успел к ней подбежать, захлопнулась снова.
Перед глазами узника проступил силуэт подноса с блюдами. Одинокая свеча все еще мигала от ветерка, поднятого тяжелой дверью. Запахло жареным мясом, паштетами из дичи и хлебом – круглая буханка лежала на подносе, заботливо укутанная льняным полотенцем. Рядом с подносом оказался довольно объемистый кувшин с вином. Было ясно: похитители светлейшего герцога Гамильтона отнюдь не собирались морить его голодом. Более того, в случае, если заключение продлится долго, он имел все шансы заполучить классическую подагру.
Кит не чувствовал голода, но все-таки поел, скорее по привычке. Вдруг он понял, что его меч по-прежнему висит у него на поясе. Что же это за тюрьма такая, в которой узнику позволяют иметь при себе оружие и потчуют деликатесами?
Кстати говоря, пища оказалась выше всяких похвал. Даже жареный цыпленок был приготовлен именно так, как он любил, – с хрустящей корочкой и небольшим количеством соли. Вино тоже было отличным – его не стоило приправлять специями, чтобы отбить вкус бочки, как это обыкновенно делалось.
Поев, Гамильтон вытянулся на подстилке. Свеча продолжала освещать его камеру, хотя помещение, где он находился, и камерой назвать было трудно: обширный подвал скорее напоминал погреб какого-нибудь дома или даже замка.
– Эй! – снова заорал он в пространство.
– Вам понравилась еда, герцог? – любезно осведомился из-за двери голос все того же весельчака.
– Да, понравилась, – ответил Кит, которому показалось на минуту, что он говорит с официантом одного из лучших лондонских ресторанов. – Но где я все-таки?
– Не беспокойтесь, герцог. Вы в полнейшей безопасности.
– Это не Тауэр! – заявил Кит. Это было скорее утверждение, нежели вопрос.
В ответ за дверью разразились хохотом.
– Я могу послать записку одному человеку?
– Кто знает, – раздумчиво произнес голос за дверью. – Однако попытайтесь, попытка не пытка.
Через несколько минут дверь отворилась, но Кит продолжал спокойно сидеть на подстилке. Пока он не будет знать точно, где находится, не стоит думать о побеге. За себя он волновался мало, но боялся необдуманным поступком навредить Дини.
Его не слишком строгий сторож принес несколько листов бумаги, перо и крохотный пузырек с чернилами.
– Свеча еще горит, герцог?
– Да, спасибо, – ответил Кит и пододвинул подсвечник поближе.
Подумав с минуту, он принялся сочинять послание Саффолку, зная, что тем самым не сможет повредить Дини.
«Саффолк,
насколько я понял, меня захватила в плен и содержит под замком неизвестная мне особа. Прости, что приходится просить тебя об одолжении. Можешь ли ты помочь мистрис Дини в одном, пусть, на твой взгляд, и странном, предприятии? Необходимо, чтобы кто-нибудь зажег несколько пороховых зарядов поблизости от хемптон-кортского лабиринта. Только не думай, что я сошел с ума. Мистрис Дини знает, как воспользоваться твоей услугой.
В случае, если она останется при дворе, позаботься о ней. До тех пор, разумеется, пока я сам не вернусь. Если судьба распорядится иначе, возьми деньги, что сохраняются у меня в имении и используй их для ее блага.
И последнее: сообщи ей, что в настоящий момент я вне опасности и люблю ее больше всех на свете.
Благодарю тебя, мой добрый друг.
Гамильтон».
Закончив письмо, он просунул его под дверь.
– Кому предназначается послание, герцог? Письмо было надписано. Услышав вопрос, Кит понял, что его страж не умеет читать.
– Послание для Чарлза Брендона, герцога Саффолка.
Некоторое время за дверью молчали. Потом охранник сказал:
– Посмотрим, что можно сделать, герцог.
– Благодарю, – ответил Кит. У него снова разболелась голова, и он прикрыл глаза в надежде утихомирить боль. Кроме того, он надеялся, что его послание все-таки достигнет адресата, а Дини, в свою очередь, вернется в то время, из которого попала в шестнадцатый век.
Герцог Норфолк наблюдал из окна за тем, как мистрис Дини прибыла во двор замка Ричмонд. Он встал боком, так что если бы она даже подняла голову, то все равно не увидела бы никого в оконном проеме.
Мистрис Дини была оказана честь совершить путешествие из Хемптон-Корта в Ричмонд на королевской барке. Эта маленькая дрянь даже не поняла смысла оказанной ей милости, а ведь прокатиться на этом плавучем помпезно разукрашенном дворце, которому Генрих радовался как дитя, было привилегией самых близких к королю людей. Спина этой простолюдинки опиралась на пышные подушки сиденья, обитые бархатом и тафтой, а ее плебейские ноги попирали богатый ковер с высоким ворсом.
Подумать только, какая-то Дини Бейли! Это Норфолку следовало плыть на королевской барке!
Он ненавидел женщину по имени Бейли, осуждал ее манеры, терпеть не мог улыбку, с которой она поглядывала на Саффолка – этого старого идиота. Тот держал ее за руку с таким видом, будто она была по меньшей мере королевой Шебой!
Да, его глупышка племянница вряд ли сравнится красотой с этой изысканной штучкой, облаченной в темно-малиновое платье. И это приходилось признать.
Неожиданно герцог расплылся в ухмылке.
Мистрис Дини, которую должны были вот-вот поднести на блюдечке королю, словно какое-нибудь кушанье, была одета не в то платье. Ее наряд до последней нитки повторял платье Анны Клевской, в котором ее запечатлела кисть Гольбейна. Этот портрет сослужил королю плохую службу, поскольку ввел того в заблуждение и соответственно вызвал приступ высочайшего гнева.
