– Где это видано, чтобы женщине не хотелось быть самой себе хозяйкой в своем собственном доме?
– А я и так сама себе хозяйка! – громко ответила Роза, и ее голос зазвенел. Однако ее следующая фраза потонула в кружевных занавесках; она предназначалась для того, чтобы мы ее просто прослушали, не задавая никаких вопросов: – К тому же кому захочется жить в доме один на один с Томом?
Я склонила голову над шитьем, а Кейт сделала вид, что целиком занята ребенком. Но не заметить беспокойного шороха юбок Розы, которая начала двигаться взад и вперед по комнате, собирая вещи, чтобы уходить, было невозможно.
А для меня настало несчастливое и беспокойное время. Дни стали слишком длинными и невероятно пустыми. Мой дом был безупречно прибран, и некому было нарушить этот идеальный порядок. Я вязала Адаму носки, пока их не оказалось более чем достаточно, и шила для него рубашки из тонкого полотна. Я даже связала шапочки извозчикам с Лангли-Лейн; они вполне могли обойтись и без них, и я понимала, что они смущенно принимали их только потому, что знали, как нужно мне было хоть чем-нибудь заниматься. Я продолжала вести бухгалтерские книги Ларри, но они отбирали у меня слишком мало времени и сил; наконец настало время, когда нечего даже было чинить Кейт, Дэну и Кону. У Розы была своя служанка, так что в моих услугах она уже больше не нуждалась. Мои руки были пусты, как и мои дни.
Теперь Адам стал мне словно чужой. Он был добрым и вежливым, но чужим. Не знаю, о чем он думал в те дни – о ребенке он никогда не говорил, знаю только, что он неустанно трудился. Когда «Энтерпрайз» находился в порту, Адам сам руководил всеми погрузочными работами, и если делать там было нечего, он приходил домой и доставал свои инструменты, чтобы поплотничать. Адам смастерил шкафы и полки и даже начал вынимать и менять истертые половицы на новые из хорошего твердого дерева. Много часов потратил он, чтобы покрыть их воском и до блеска натереть. Пожалуй, этот домик не стоил таких хлопот – ведь Адам три раза его покрасил и изготовил для каждого окна ставни. Мы были похожи с ним на двух Марионеток в кукольном домике. Теперь, провожая его, я чувствовала почти облегчение; но тем не менее каждый раз, когда «Энтерпрайз» отплывал или причаливал, я находилась на пристани в бухте Хобсона. Для нас это стало своего рода ритуалом. Мы жили вместе, внешне придерживаясь прежней жизни, которая на самом деле уже прошла. Никогда бы не поверила, что смерть нашего ребенка сможет так все изменить. Хоть мы и оставались любовниками, но связывала нас страсть, а не любовь. Я молилась о ребенке, но на этот раз забеременеть мне было труднее. Каждый месяц меня ждали надежда и разочарование, и с каждым месяцем Адам, казалось, все больше от меня отдалялся.
В то время мы откладывали деньги. «Энтерпрайз» перевозил много грузов, и Адам прилично зарабатывал. Он просто приносил деньги домой и отдавал их мне, не выказывая при этом никакого удовольствия, а я помещала их в банк. Адам никогда не интересовался суммой нашего вклада, оставляя это полностью на мое усмотрение. Он упорно трудился, но не ради денег.
И вот в начале 1856 года Джон Лангли объявил, что начинает строить второй корабль, который будет больше «Энтерпрайза». Он рассчитан на 314 тонн груза и команду из тридцати четырех человек. Адам должен был стать капитаном. Называться же корабль будет «Роза Лангли».
Выбор имени для нового корабля был призван подчеркнуть отношения между Розой и Джоном Лангли. Оно словно заявляло здешнему колониальному обществу, что между Лангли и его снохой не существует разлада; таким образом было сказано, что ее не только приняли, но приняли с одобрением. Я давно чувствовала, что будет именно так, еще до рождения Анны, но теперь об этом заявлялось с полной откровенностью.
Природное чутье Розы при обращении с мужчинами не подвело ее и в отношении Джона Лангли, оказав ей этим огромную услугу. Она сумела сломить его равнодушие и обезоружить его. Инстинктивно Роза проникла в самое сердце одинокого старика и нашла там для себя местечко. К тому времени вместе со зрелостью, которую принесло ей рождение ребенка, Роза приобрела еще большую красоту. Нужно было быть совсем уж странным человеком, чтобы противостоять ее попыткам подружиться, той кажущейся простодушной радости, которую находила Роза в обществе Джона Лангли, ее яркому обаянию и необыкновенной жизненной силе, что принесла она с собой в их когда-то полумертвый дом. Должно быть, Лангли видел все ее недостатки – только дурак не заметил бы их! – но, как многие из нас, он просто не обращал на них внимания. В упорядоченную жизнь Джона Лангли Роза внесла лишнее беспокойство, она была тщеславной и жадной, а иногда и шумной. Но каждый вечер она тщательно переодевалась к его приходу домой, покупая теперь платья только тех цветов, которые ему нравились, и с гордостью и нескрываемым удовольствием надевала драгоценности, полученные от него в подарок. Когда в конце дня возвращалась карета Лангли, Роза уже ждала его в зале; она наливала ему рюмку мадеры и не позволяла им с Томом одним пить после обеда портвейн в столовой. Роза брала Джона Лангли под руку и вела его в гостиную; не было случая, чтобы она отказалась спеть ему, когда он ее об этом просил. Роза выучила песни, которые нравились старику, и с тех пор мы слышали только их. Вечер за вечером, сидя в их гостиной, я наблюдала за тем, как трудится Роза, завоевывая его доверие, восхищение и в конечном счете, я думаю, даже любовь. Я никогда не видела, чтобы раньше Роза над чем-нибудь трудилась; для нее очаровывать и увлекать было всегда чем-то естественным и легким. Было очевидно, что она приобрела некоторую мудрость.
Роза стала чем-то вроде буфера против тирании Джона Лангли и оказалась в самом центре этого дома. То и дело я замечала, как умело она отвлекала внимание Лангли от какой-нибудь ошибки, якобы допущенной Элизабет, от обнаруженного им промаха Тома, совершенного по небрежности. Даже слуги, сочувствуя Розе, объединились на ее стороне, хотя капризы и постоянный беспорядок в ее владениях доставляли им немало хлопот. Роза умела смягчить раздражительного и ворчливого Джона Лангли и изменить его настроение. Казалось, он не считал, что проявляет слабость, когда улыбался, делал ей комплименты, слушал ее болтовню. Роза стала для него той дочерью, какой никогда не была для него Элизабет, эта бледная тень. В Розе он нашел человека, сломить или запугать которого ему было не под силу, и это приводило его в восхищение. Люди заговорили о том, что Джон Лангли стал мягче, и это действительно было так, – но только там, где его жизнь пересекалась с Розой.
Я могла наблюдать все это, потому что в первый год своей жизни в доме Лангли Роза еще не вышла в свет и я была ее единственной подругой. Если бы Роза захотела, ее подругой могла бы стать Элизабет. Элизабет пленило то, что кто-то мог не бояться ее отца, и она была поглощена изучением этого нового человека; необычайный факт так поразил Элизабет, что она не переставала восхищаться Розой. А Роза была с ней просто вежлива, хотя иногда и добра – когда вспоминала, что ей следует быть доброй. Однако она скучала в ее обществе.
