Мы вернулись на просёлок и пошли вверх по склону.
— Что было дальше? Мы можем это заключить только по косвенным свидетельствам, поскольку надёжных очевидцев не осталось, — сказала Эмили. — Но всё просто.
Вообрази: карета скрылась из виду, служанка тяжело поднимается по лестнице. Она падает от усталости. Она замечает, что никто из слуг не вышел разузнать причины шума; они утомились за ночь, и если и слышали шум кареты, то решили, что приезжал доктор или священник. Всё тихо. Она доходит до верхней площадки и через коридор входит в освещённую комнату.
Вообрази их обоих: молодой муж вне себя от горя и ярости, служанка, возможно, корит во всём самое себя. Некоторое время они глядят друг на друга поверх колыбели с младенцем; тот сучит ножками в сбившихся свивальниках и орёт. Стук колёс затихает в отдалении.
В такой ситуации что им оставалось делать? Теперь точно не скажешь, но, наверное, они заперлись и начали лихорадочно советоваться.
Идея всё скрыть, вероятно, принадлежала Нелли. Это её стихия — скрыть, подтасовать, к тому же грех казался ей не таким и великим, когда дело шло о чести двух семей. Что до Линтона, он готов был мысленно похоронить Кэти, как похоронил Изабеллу. Коли история повторяется, почему бы не повторить тот же трюк с женой? На этот раз пойти чуть дальше. Раз она мертва для него, почему бы не сделать её мёртвой в глазах всего мира, их маленького мирка?
Кто его опровергнет? Ясное дело, не беглая парочка. У Линтона были все основания верить Хитклифу, когда тот пообещал не возвращаться, ведь узнай Линтон, где Кэти, он в ту же секунду принудил бы её вернуться силой закона; очевидно, Хитклиф увезёт свою добычу в неведомые края, и если даже услышит сообщение о её смерти, скорее подтвердит его, чем опровергнет.
Так почему бы единственной ложью не спасти семейную честь и хоть частичку счастливых воспоминаний. (Не забывай, что Эдгар тоже по-своему любил Кэти.)
— Почему бы нет? — убеждала Нелли.
Всё оказалось просто. На следующее утро слуги услышали, что хозяйка скончалась. Нелли вынесла из комнаты груду окровавленных простынь. Молодой сквайр заперся в комнате с телом любимой жены; слуги, направляемые намёками Нелли, не удивились («Да, бедный хозяин совсем рехнулся от горя!») и, разумеется, поняли, отчего пришлось торопливо хоронить закрытый гроб («Миссис столько настрадалась перед смертью, страсть было бы на неё смотреть»), а также легко объяснили исчезновение Хитклифа («Как пить дать, этот бес отправился в ад вслед за своей зазнобой!»). Да, они отлично поняли всё, происшедшее на Мызе Скворцов, и быстро разнесли своё понимание по округе!
Эдгар Линтон похоронил гроб, наполненный камнями. Не в семейном склепе — на такой риск он не пошёл, — но в земле, и поставил каменное надгробье с высеченным на нём именем жены. Слёзы он проливал самые настоящие. В последующие годы Нелли так часто пересказывала вымышленную версию хозяйкиной смерти, что под конец сама в неё поверила; замешательство, которому мы были свидетельницы, возможно, вызвано мучительным припоминанием.
Итак, каменную мать похоронили, отец прожил остаток жизни в затворничестве (страшась обманутых им людей). Что до девочки, она выросла и процветает до сего дня.
— Но что с Хитклифом и Кэти? — спросила я. — Хитклиф жил отшельником в Грозовом Перевале, а Кэти если и присутствовала там, то лишь в виде призрака. Это подтверждают и Нелли, и мистер Локвуд.
— Да, всё, о чём они рассказывали — о мести Хитклифа, о том, как ему являлся дух Кэти, о его смерти — правда, только началось всё это пятью годами позже. Мистер Локвуд застал самый конец событий и не может знать их начала.
— Пять лет… Хитклиф и Кэти прожили вместе пять лет.
— Да. С помощью мистера Эра они приобрели плантацию в Новом Свете. Возле Нового Орлеана, который тогда был французской колонией, — они желали укрыться от суровых зим и ещё более суровой морали северных земель. Кэти вскорости совсем выздоровела, но умерла через пять лет, родив Хитклифу сына. Исполняя последнюю волю усопшей, Хитклиф привёз её тело сюда и похоронил ночью — уложил ту, которую любил, в гроб на место зарытых Линтоном камней. Камни же эти он отнёс в свою спальню, где их и нашли после его смерти.
Как ни хотелось мне спросить: «А твой Хитклиф?» — я не решилась. Спросить значило никогда больше ничего не услышать. Однако фантазию мою не сдерживали подобные соображения. Эмили только что упомянула сына. Что, если он выжил? Может быть, он — нет, возраст не совпадает, — может быть, его сын был детским другом Эмили и поведал ей тайную историю семьи. Если нет, Хитклиф Эмили — лунный морок, выдумка, родившаяся из тумана над вересковыми пустошами, одиночества моей сестры и путаных россказней Табби.
Но эти мысли я оставила при себе, а спросила вот что:
— Как они жили в Новом Свете, на плантации?
Эмили сбавила шаг. Мы поднялись уже довольно высоко по склону, и я полагала, что до цели недалеко, но дорога огибала уступ, и он заслонял от нас дом. Эмили подняла взгляд к небу — обычному нависшему куполу йоркширского марта, но по её глазам я видела, что она различает за ним иные, более высокие небеса, более светлые облака.
— Вообрази. Посреди плантации — глубокое круглое озеро. Вокруг озера — густая дубрава, высокие сосны, пышный плодовый сад. Утром они ездят верхом в тени благоуханных деревьев. Скакуны у них вороные (Хитклиф разводит коней для луизианских плантаторов). Когда наступает дневная жара, они катаются по озеру в лодке с красным навесом. Хитклиф опускает руку в тёплую воду, Кэти перебирает струны мандолины и поёт. Или она дремлет, а он перелезает через борт и, словно тюлень, уходит в тёмную глубину озера и снова выныривает. Тропическое солнце отражается на водной глади, в золотистом мареве не различить, где кончается вода и где начинается небо. Но для них двоих это золотистое сияние их воссоединения — наконец-то они вместе, сегодня, как встарь.
Когда сгущаются вечерние тени, они бродят и беседуют под деревьями, тёмная кора которых лоснится в озёрном тумане. Пряный запах опавшей листвы поднимается от земли, по которой они ступают. Росистые лозы ласково касаются их щёк. Может быть, Кэти срывает округлый плод и катает его по лбу и щекам Хитклифа, веля ему насладиться скрытой внутри прохладой. Может быть, Хитклиф отнимает у неё плод и разламывает, дразнит её, требуя поцелуев в обмен на дольки.
Позже, проснувшись в ночи, они слышат не знакомое с детства завывание ветра в елях, но тайную жизнь ночного леса — птицы, жука, змеи, — сливающихся в восторженном хоре. Кровать их не как в детстве — дубовая комната-в-комнате, — стоит на открытой веранде под лёгкой сеткой, мерцающей в свете звёзд, словно кокон исполинского светляка — кокон, внутри которого они лежат. И когда она протягивает руку в ночи, он — рядом; и когда он протягивает руку, рядом — она.
