Анна Австрийская причастилась рядом с супругом, а потом, после окончания мессы, приказала позвать своего секретаря. Королева продиктовала ему письмо к кардиналу Ришелье, в котором поклялась, что никогда не передавала никаких сведений за границу…
Это было несколько чересчур, но королева была готова на что угодно, только бы спасти верных ей Ла Порта и аббатису де Сент-Этьенн.
Мадемуазель де Отфор уехала вместе с секретарем. Она объявила, что ненадолго отправляется в Париж, чтобы раздать пожертвования, которыми по случаю праздника Успения Пресвятой Богородицы ее величество всегда оделяла религиозные общины. Мария пообещала очень скоро вернуться.
На самом деле она собиралась заняться совсем другими делами. Зная, что в некоторых случаях узники Бастилии могут общаться между собой, она отправилась к своей подруге мадам де Вилларсо. Эта дама получила разрешение навещать одного из своих друзей, шевалье де Жара, находящегося под стражей уже несколько лет. Мадам де Вилларсо отправилась навестить заключенного в тот же вечер в сопровождении своей служанки, несущей сладости. Этой служанкой и была Мария де Отфор, переодетая, загримированная и в черном парике. Она передала шевалье записку для Ла Порта. В ней содержались инструкции королевы по поводу того, что знают и чего не знают дознаватели и что следует признать, а чего признавать не нужно.
После этого камер-фрау с легким сердцем приняла свой обычный облик и отправилась обратно в Шантильи. Атмосфера там оставалась по-прежнему напряженной. Королева и те немногие, кто сохранил ей верность, подвергались всеобщему остракизму. Испанка вовсе не собиралась забывать об этом впоследствии. Ее посетил маркиз Жан д'Отанкур, чей приход не остался незамеченным. Он появился во всем блеске, как и положено сыну герцога, и приветствовал королеву от своего имени и от имени своего отца маршала. Маркиз пришел также попрощаться с Сильви. Он достаточно оправился от ран и возвращался в армию. Только после этого Жан отправился попрощаться с королем, недавно вернувшимся с охоты.
Несколько смущенная таким почти прямым проявлением чувств, Сильви все-таки гордилась своим другом и грустила, что он уезжает. Они провели вместе такие приятные минуты!
— Прошу вас, не будьте столь опрометчивы и неосторожны, — напутствовала Сильви д'Отанкура с подлинной заботой в голосе, очаровавшей его. — Я не уверена, что вы окончательно выздоровели…
— Не беспокойтесь! Я совершенно здоров! Большей частью благодаря вам. Мне так приятно слышать, что вы заботитесь обо мне. Вы дадите мне что-нибудь в залог нашей дружбы? Это принесет мне счастье.
— Залог?
— Да. Платок или, может быть, ленту.
Сильви в недоумении уставилась на кусочек батиста, который она скатала в комок. Нет, это отдать невозможно. Тогда быстрым движением она развязала одну из желтых атласных лент, удерживавших ее локоны по обе стороны лица, и протянула маркизу. Девушка так нервничала и торопилась, что несколько волосков остались на желтом атласе. Жан схватил подарок, прижался к нему губами и спрятал на груди.
— Это будет моим талисманом! Он непременно принесет мне счастье, и я никогда с ним не расстанусь. Благодарю вас, благодарю!
И он бегом бросился прочь, чтобы не дать вырваться на волю чувствам в присутствии той, которую он так любил. После его отъезда Сильви пребывала в задумчивости. Она жалела, что ее сердце занято и она не может отдать его этому юноше, рядом с которым ей было бы так хорошо и надежно…
…Когда Мария де Отфор возвратилась из Парижа, Сильви почувствовала, что у нее с души свалился камень. Без этой белокурой красавицы атмосфера вокруг королевы, которая по-прежнему либо молилась, либо пребывала в состоянии оцепенения, становилась просто невыносимой. Мадам де Сенсе, напуганная таким удрученным состоянием духа ее величества, едва осмеливалась совершать все необходимые для повседневной жизни ритуалы. И разумеется, придворные продолжали бойкотировать королеву.
— Можно подумать, что мы прокаженные! — негодовала статс-дама. — Эти люди, должно быть, совсем голову потеряли, если ведут себя так по отношению к их королеве!
— О нет! Головы они не теряли, но я легко поверю в то, что они ведут себя подобным образом как раз из страха ее лишиться. Но это же просто смешно, — заметила Сильви. — Я-то за свою не боюсь. А вы?
— Вот еще глупости! Король — человек чести, черт побери!
— Вне всякого сомнения, но я спрашиваю себя, а не нуждается ли его величество в том, чтобы и его немного подбодрили?
Возвращение Марии разрядило обстановку. Она привезла восхитительные новости. Ла Порт заговорил, но все рассказанное им оказалось в полном соответствии с тем, что его повелительница соглашалась признать. В надежде вытянуть из него побольше, ему продемонстрировали приспособления для пыток и сопроводили показ подробнейшим рассказом о способе их действия, но добились лишь того, что Ла Порт презрительно пожал плечами.
— Когда боль становится нестерпимой, человек можетпризнаться бог знает в чем, — сказал он. — Но какова же в таком случае цена сказанному?
Ему даже показали записку королевы — разумеется, фальшивую! — в которой Анна Австрийская заклинала его признаться во всем, как это уже сделала она сама. Ла Порт лишь расхохотался в ответ:
— Не принимайте меня за простофилю. Я знаю почерк и стиль ее величества. Она никогда этого не писала…
Следствие остановилось на этом этапе, и тогда кардинал настоятельно посоветовал королю самому допросить свою супругу. Людовик XIII отказался наотрез:
— Для меня это будет слишком тяжело и больно. Я чувствую, что не способен с этим справиться. Займитесь этим сами!
Ришелье только этого и требовалось. Он отправился в Шантильи и попросил у ее величества аудиенции. И все это сопровождалось необходимыми формулами выражения уважения.
На встречу с королевой кардинал отправился в сопровождении двух государственных секретарей, Шавиньи и Сюбле де Нуайе, и попросил, чтобы во время разговора присутствовала только мадам де Сенсе… К огромному неудовольствию Марии де Отфор. Она отлично понимала, что без нее королева становится безоружной. Но тем не менее пришлось с этим смириться.
А Сильви отослали сразу же, как только карета кардинала пересекла пруды, окружающие Шантильи. Она воспользовалась этим и пошла еще раз взглянуть на прелестный домик на берегу озера. Она втайне надеялась, при этом прекрасно понимая всю несбыточность своих надежд, встретить там некоего рыбака с удочкой.
Но берег был, разумеется, пуст. На пруду утиное семейство совершало прогулку, вытянувшись в линию, и пара утокмандаринок снялась с места при появлении девушки. Все-таки в этом месте было какое-то свое особенное очарование. Сильви уселась среди камышей, пожевывая длинный гибкий стебель. Она думала о том, как бы ей хотелось, чтобы этот дом на самом деле принадлежал ей и она могла бы принимать здесь того, кого любит. В доме, служившем убежищем поэту, должна жить нежная любовь, здесь должны залечиваться раны. Ведь именно здесь можно забыть о своем высоком титуле, как когда-то это сделала герцогиня де Монморанси, и думать только о рыбной ловле, слушая пение птиц…
