И сейчас, глядя в лицо этой грядущей тьме, Василий окончательно уверился, что Тамилла каждым своим словом лгала ему. Не могла его ненаглядная Варенька даже против воли сделаться земным воплощением этого чудовища! Вовсе не черной Кали обладал он под луной, под торжествующую музыку поющего бамбука, а Чандрой — богиней… Пусть никогда не узнать, образ какого неведомого идеала он обнимал, но только не эту дьяволицу!
В одной руке Кали сжимала кривую саблю, в другой — палицу, в третьей — раковину, и это розовое чудо, означающее женское жаждущее естество, особенно ужасно выглядело в мертвенной костлявой длани. В четвертой руке был жертвенный нож. В пятой еще какое-то не То оружие, не то ритуальный знак в виде ромба — Василий не знал, что это такое, а подробно разглядывать у него не было ни минуты. Его взгляд скользнул по остальным рукам Кали, державшим трезубец, лук с оперенной стрелой, горящий жертвенный светильник и, разумеется, отрубленную голову. Василий мог бы поклясться, что голова сия слетела с плеч жертвы совсем недавно, может быть, только что. Светлые глаза еще хранили живой блеск, светлые волосы еще не поникли безжизненными, тусклыми прядями, со щек еще не сошел последний румянец, а исхудалые черты еще хранили дерзкое, шалое выражение, которое Почему-то показалось Василию странно знакомым. Но прошло еще несколько мгновений, прежде чем он сообразил, что видит свою собственную голову.
Сумасшедшим движением вскинул руку к лицу, но в последний миг спохватился, что у Кали в руке — просто восковое подобие, а он сам себя может исцарапать в кровь когтями вагхнака, — и успел остановиться, не схватился за щеки железной пятерней. Однако этот жест спас ему жизнь, потому что чакра, брошенная из тьмы, ударила его не по шее, а по железной руке. И, резко взвившись, нарушила свой визжащий, вращающийся, точно выверенный обратный путь, пошла косо вверх, потом вниз, сильно, мощно прорезав тьму, копившуюся у подножия статуи. Раздался крик испуганной боли — Василий понял, что оружие убило пославшего его убивать.
И только теперь он посмотрел вниз и увидел тех, кто стоял против него на этом поле боя… нет, в этой пещере смерти.
Факелы вспыхнули, как по волшебству, и теперь не только Кали, но и свита ее была освещена.
Лес копий, натянутых луков, оперенных стрел, воздетых мечей, чакр, готовых взвиться в полете! Два каменных слона возвышались в глубине залы, и на мгновение Василию почудилось, что и они — часть войска магараджи, восседавшего на спине одного из гигантов, высоко воздев руку, в которой сверкала сабля Сиваджи.
На другом слоне Василий увидел барабанщика, который именно в этот миг ударил колотушкой в туго натянутый бок накара — большого боевого барабана.
Тяжелый, гулкий звук оказался таким мощным, что у Василия загудело в ушах, а барабан продолжал вздрагивать, исторгая гул, подобный камнепаду, подобный треску джунглей, ломаемых ураганом, или реву шторма, в бессильной ярости ударяющего об утес. И, повинуясь этому звуку, волна воинов ринулась снизу по ступенькам, грозя захлестнуть ошалелого храбреца, который и не подумал искать спасения в бегстве, хотя за его спиной тяжело колыхалась занавесь, а за нею был выход…
«Позора не переживали!» — пропел в голове Василия, словно боевая труба, клич предка его, ратника Святослава Брусенца, полегшего на берегу Непрядвы под плачи лебединые, а вторил ему голос другого прапрадеда, баскака Булата, крещенного Аверином после того, как в плену принял православие и женился на русской:
«Последнее лекарство — огонь, последняя хитрость — меч!» У него еще оставалась эта последняя хитрость, и Василий восторженно завизжал, словно дикая степь окружала его… снег, дикая степь да волчья стая:
— Выходи один на один!
Где там! Они лезли всем скопом!
Они лезли всем скопом, и каждый так рвался первым принести жертву своей ужасной покровительнице, что один мешал другому и даже сшибал с узкой отвесной лестницы. Но это мало уменьшало количество врагов, ибо срывались единицы, а снизу накатывались десятки.
Однако Василий держался, фехтуя левой рукой и работая вагхнаком — правой, когда какая-нибудь наглая черномазая рожа оказывалась слишком близко. Он мог жалеть только о том, что нет третьей руки, для другой сабельки, однако и одной положил уже немало ворогов, непривычных рубиться с левшой и терявших драгоценные мгновения на то, чтобы перестроиться в маневре.
Ну что ж, как рубаки все эти орущие туземцы и в подметки не годились бонапартовским ветеранам, которые зубами рвали армии союзников на подступах к Парижу и, видя перед собою хитреца-левшу, с усмешкой тоже перебрасывали саблю в левую руку: «Avec plaisir, s'il vous plait, monsier!» [28].
Существовала маленькая разница: там Василий был со товарищи, а здесь — как бык взъяренный, но одинок.
И вот-вот прилетит снизу еще одна чакра, или стрела, или копье… Он как-то вдруг, внезапно понял, что обречен, а значит, обречена и Варенька, но, вместо того чтобы родить страх в его сердце, эта мысль удесятерила его силы.
Он спустился на ступеньку, еще на две… Вдруг гулко ударил барабан — и Василий оказался один на лестнице: наступающие отхлынули, и только трупы остались на ступеньках.
Они опять сгрудились во тьме, а магараджа вытянулся во весь свой плюгавенький росточек, вскинул саблю Сиваджи…
— Попался, голубочек! — радостно выдохнул Василий, смахнув с пальцев вагхнак. Он уже занес руку, чтобы размахнуться, послать чакру вперед, чтобы смертоубийственное лезвие чиркнуло по горлу этого коварного…
И рука его опустилась.
Какая-то темная волна прошла по телу, окатила его нерассуждающим ужасом. Тоска сжала сердце.
Василий уронил чакру — звон металла по ступенькам показался отчаянным далекимзоврм… на который он уже не мог отозваться.
Медленно поднял голову — и пошатнулся. Слабость, внезапно овладевшая им, была так сильна, что он едва не свалился на ступеньки. Да еще что-то непрестанно било его в грудь, ударяло по голове, толкало, заставляло лечь, лечь, сдаться. Мерные удары барабана заставляли лестницу вздрагивать, и Василий уже с трудом удерживался на ногах. Еще секунда, и, несмотря на тупую, но сильную, как удары молота, боль в висках, им стало овладевать невыразимое чувство покоя; он смутно осознавал, что лишается чувств.
В глазах его все плыло, но какой-то тусклый красный огонек внезапно приковал к себе взгляд. Он двоился — и Василий не сразу осознал, что смотрит в два красных, алчных глаза. Это были глаза Кали, и под ее взором Василию показалось, что он связан, опутан, что его беспомощного влекут на заклание неведомые силы.
