Голос священника раскатисто звучал под каменными сводами.
– Объявляю вас мужем и женой.
Маккейди Трелони, двенадцатый граф Сирхэй, даже не взглянул на свою законную супругу. Его глаза обшаривали церковь, словно он почувствовал присутствие Джессалин. И вот их взгляды встретились. Сердце Джессалин тупо заныло, когда она увидела, как исказилось его лицо. 11а нем было написано беспредельное отчаяние…
Как будто у него украли душу.
Повернувшись, Джессалин бросилась прочь. Ее мягкие кожаные туфли ступали по каменным плитам пола совершенно бесшумно. Она ускорила шаг, потом побежала. Спускаясь по ступеням церкви, она, как в тумане, услышала звон свадебных колоколов.
Они приехали в Корнуолл, как раз когда расцвели первые примулы. И в воскресное утро Джессалин шла в церковь вдоль изгородей, усыпанных желтыми цветами. Она оглянулась по сторонам и, увидев, что вокруг ни души, подобрала юбки и взобралась на каменную стену. Широко раскинув руки и подставив лицо солнцу, девушка полной грудью вдыхала насыщенный весенними ароматами воздух. Громко рассмеявшись, Джессалин побежала вперед по верху каменной ограды, как любила бегать, когда была ребенком. Ветер развевал ее волосы, щекотал щеки, уносил ее смех, далеко в море.
Первые примулы в этом году. А это значит, что зима окончилась и начинается новая жизнь. Надо будет на обратном пути нарвать цветов и принести бабушке. В Лондоне примулы не растут.
К тому времени, как она добралась до церкви, ветер усилился, предвещая добрый шторм. Море потемнело и покрылось рябью. Однако случайный проблеск солнца и цветущие примулы сделали свое дело – они заставили Джессалин вновь почувствовать себя живой.
Церковь, которую по большей части посещали рудокопы и рыбаки, была посвящена Святому Дженни, Дженезию, древнему кельтскому святому, обезглавленному за свою веру. Говаривали, что порой он блуждает по вересковым пустошам, зажав под мышкой окровавленную голову. Однажды ночью много лет назад Джессалин и Кларенс отправились на старое кладбище, намереваясь изловить его сетью. Но дело закончилось очередной нотацией преподобного Траутбека, а бедного Кларенса просто еще раз выпороли.
Построенная из серого камня, крохотная церковь с квадратной зубчатой башенкой больше напоминала крепость. Внутри ее всегда пахло плесенью, а колокольню облюбовали летучие мыши. В дождливые дни место нужно было выбирать с осторожностью, ибо, несмотря на неусыпные заботы преподобного Траутбека, крыша немилосердно протекала.
Вместе с Джессалин в церковь ворвался порыв ветра, зашелестел страницами псалтырей и едва не сорвал парик с головы доктора Хамфри. Джессалин скользнула на изъеденную жучком скамейку, слушая, как преподобный Траутбек дрожащим сопрано допевает последние слова псалма.
Закончив, он с трудом взобрался на кафедру. На стихаре почтенного священника отчетливо виднелись следы пирога, который он ел за завтраком. Сделав глубокий вдох, он открыл рот да так и остался стоять, ибо дверь снова распахнулась, впустив очередной порыв ветра.
Все прихожане, как по команде, повернулись к двери, и сердце Джессалин сначала куда-то провалилось, потом подпрыгнуло и застряло где-то в горле. В дверях стоял лорд Сирхэй собственной персоной. Утреннее солнце освещало высокие скулы и темные глаза. Он был в костюме для верховой езды, словно в последнюю минуту вздумал заглянуть на богослужение. Рядом с ним стояла его молодая жена, разрумянившаяся и с ног до головы закутанная в голубой мужской плащ.
Маккейди увидел Джессалин, их глаза встретились. Она сидела очень прямо, высоко вздернув подбородок, и не отводила глаз, хотя знакомая боль снова начала разрывать ей грудь. Любовь не зависела от ее воли – как она ни старалась, она не могла любить его меньше. Она ненавидела его за то, что он постоянно причинял ей страдания, и все равно продолжала любить каждую черточку его лица, каждый взгляд. И сознавала, что так будет до самой ее смерти. И даже после смерти, если только жива ее душа, она будет продолжать любить его.
Он смотрел на нее, и его лицо казалось таким же каменным, как утесы Корнуолла.
Эмили тоже заметила Джессалин, и ее хорошенькое личико осветилось удивленной улыбкой. Это было последней каплей. Джессалин отвернулась и выронила свой молитвенник. Она нагнулась, чтобы подобрать его, и увидела ноги Маккейди в блестящих сапогах и Эмили в мягких кожаных туфельках, идущие рядом по проходу. На глаза набежали слезы, и Джессалин не спешила разгибаться, стараясь проглотить застрявший в горле комок. Лишь через минуту она смогла выпрямиться и уже сухими глазами посмотреть на преподобного Траутбека.
Даже в лучшие времена тот не был вдохновенным проповедником, а уж сегодня, ошарашенный присутствием графа в своей церкви, вообще лишился дара речи. Пока священник бубнил что-то маловразумительное, Джессалин сидела, как натянутая струна, не сводя глаз с тоненькой струйки песка в песочных часах. Она не смотрела на лорда Сирхэя, но ощущала его присутствие каждой клеточкой тела.
Ветер гулял под сводами церкви, и наконец преподобный Траутбек начал заключительную молитву.
– Господи, кажется, ты посылаешь нам очередной шторм, и мы молим тебя о том, чтобы не было кораблекрушений… – Его высокий голос то и дело срывался на фальцет, особенно когда он чувствовал, что окончательно теряет почву под ногами. Ведь все знали, что много поколений назад именно Трелони, испытывая вечную нехватку и деньгах, специально устраивали кораблекрушения, подавая ложные сигналы с высоких утесов бухты Крукнек.
Теперь даже те прихожане, кто раньше не смотрел на графа, как по команде, повернулись к нему. Граф, до сих нор сидевший совершенно неподвижно, не сводя глаз с собственных рук, лежавших на рукояти его трости, поднял насмешливый взгляд на незадачливого Траутбека.
– Мы, конечно, молимся о том, чтобы кораблекрушений не было, но если они все-таки будут, то давайте помолимся о том, чтобы это произошло в бухте Крукнек. Не правда ли, святой отец?
После этого заявления в церкви стало так тихо, что Джессалин услышала, как на колокольне возятся летучие мыши. Но вот наконец раздался чей-то сдавленный смешок, через минуту уже вся паства весело хохотала. Преподобный Траутбек покраснел, как рак, но быстро опомнился и завел новую молитву, ненавязчиво намекнув, что неплохо бы соорудить в церкви новую крышу.
Джессалин сорвалась с места, не дожидаясь окончания последнего гимна. После полумрака церкви бледное весеннее солнце ослепило ее. Сглатывая упорно набегающие слезы, она быстро пошла прочь по каменистой дорожке. Ветер уже завывал, словно ведьмы на шабаше. Он нес с собой запах моря, соли, песка и надвигающегося шторма. Джессалин уже схватилась рукой за калитку, когда сзади ее окликнул тихий голос:
