Слезы снова потекли по щекам Вира.
— Извини. У меня была навязчивая идея относительно убийства мамы и вины нашего отца, и я был в ярости, потому что ты ничего мне не сказал.
Фредди стиснул руку брата.
— Как ты узнал?
— Я слышал, как отец на смертном одре шантажировал священника, чтобы тот отпустил ему грех убийства.
Выражение лица Фредди изменилось. Он отошел от брата, налил себе полный бокал коньяка и одним глотком опустошил половину.
— А я думал, что тебе сказала леди Джейн или Анжелика.
— Анжелика тоже знала?
— Я бы поделился только с Анжеликой, но она уезжала с семьей на лето. — Фредди запустил пятерню в волосы. — Но я не понимаю, какая связь между тем, что ты узнал о случившемся с мамой, и твоими последующими действиями.
— Я стал следственным агентом короны, как и леди Джейн в свое время. Мне казалось, что так я смогу жить в мире с собой. А идиотизм был идеальным прикрытием. Ведь меня никто не воспринимал всерьез.
Фредди поднял голову:
— Боже! Значит, когда ты увидел, как мистер Хадсон дает леди Хейслей хлорал, это было не случайно?
— Конечно, нет.
— А мистер Дуглас? Ты и его дело расследовал?
— Да.
Фредди допил коньяк.
— Ты мог сказать мне. Я бы унес твою тайну с собой в могилу. И я бы так гордился тобой.
— Мог. Но я злился на тебя за то, что ты ничего не сказал мне об убийстве. Ты лишил меня шанса покарать отца. — Вир почувствовал раздражение на собственную инфантильность и узость взглядов. Злость и одержимость стали для него единственной приемлемой реакцией на правду. — Я злился много недель, может быть, месяцев. Когда же я, в конце концов, успокоился, ты уже смирился с моим новым образом.
Злость, судя по всему, уже покинула Фредди. Он медленно покачал головой:
— Я так и не смог окончательно смириться с твоим новым образом. Жаль, что ты не пришел ко мне. Я бы сказал тебе, что отца карать нет никакой необходимости. Он и так находился в аду. Слышал бы ты его той ночью. Он спрятался под покрывалом и три часа молил о прощении. Мне даже пришлось сесть, потому что я устал так долго стоять.
— Но он никогда не выказывал никаких угрызений совести.
— Это была его трагедия. Он накапливал страх, постоянно жил в нем, не понимая, что может и должен раскаяться. То, что он заговорил об этом со священником, наглядно показывает: он был в ужасе перед вечным проклятием. Мне даже жаль его.
Вир оперся рукой о боковую поверхность книжного шкафа.
— Ты знал, что я завидовал тебе, Фредди? Ты сумел пережить все и двигаться дальше, а я остался на месте. Я всегда гордился своим острым умом, но все мои таланты были пустыми. Как мне не хватало твоей житейской мудрости!
Фредди вздохнул. Когда он снова взглянул на брата, в его глазах была глубочайшая симпатия. Виру пришлось отвести глаза. Он не заслуживал этой симпатии.
— Как ты жил все эти годы, Пенни?
Виру уже в который раз пришлось прятать слезы.
— Нормально... и ужасно.
Фредди собрался что-то сказать, но неожиданно передумал.
— Боже, а леди Вир знает?
— Да, она знает.
— И все еще любит тебя?
От искренней тревоги в голосе Фредди у Вира сжалось горло. Он не заслужил этой тревоги тоже.
— Я могу только надеяться.
— А я думаю, что она любит тебя, — сказал Фредди, и его глаза снова засияли. В них была серьезность, которую Вир так любил в брате.
Пока еще он не заслужил прощения Фредди, но надеялся когда-нибудь заслужить.
Миссис Дуглас посылала Элиссанде телеграммы. Она отправляла по одной после каждого нового визита, чтобы дочь не сомневалась в том, что с ней все в порядке. Повествование о посещении вместе с Виром комической оперы в театре «Савой» было исполнено восторга, хотя у миссис Дуглас хватило сил просидеть лишь половину первого акта. В другой, очень короткой, телеграмме было сказано: «Миссис Грин позволила мне съесть полную ложку мороженого. Я уже забыла его божественный вкус».
В телеграммах содержались не только эмоции, но и новости. Первая важная новость поступила после встречи с поверенными Дугласа. В завещании, датированном началом десятилетия, Дуглас ничего не оставил ни жене, ни племяннице. Все свое состояние он завещал церкви. Элиссанда мысленно усмехнулась. Все же он был удивительно последователен в своей злобе.
Вместе с тем пришла телеграмма от Вира. Он объяснял, что на самом деле тот факт, что им не достанется поместье, является большим везением. Дуглас влез в крупные долги, заложив шахту, и скорее всего после уплаты не останется ничего. Церковным юристам придется изрядно потрудиться, вероятнее всего, напрасно.
Пришедшая на следующий день телеграмма оказалась куда более приятной. Вир нашел драгоценности, которые Шарлотта Эджертон завещала миссис Дуглас, а мистер Дуглас их сразу же присвоил. Их общая стоимость превышала тысячу фунтов.
Элиссанда несколько раз перечитала телеграмму. «Тысяча фунтов».
Когда Элиссанда проснулась наутро после Эксетера, ни дневника Дугласа, ни шкатулки в ее комнате не было. На ее столе стояла элегантная коробочка из эбенового дерева, в которой были аккуратно уложены памятные вещицы от Шарлотты и Эндрю Эджертон. Элиссанда долго не сводила глаз с коробочки, искренне надеясь, что этот подарок имеет особое значение. Но ее супруг почти сразу уехал, напоследок посоветовав ей беречь себя.
Она не могла заниматься делами после отъезда супруга, только старалась свыкнуться с мыслью, что он не передумал. Когда Вир заговорил об аннулировании брака, она была в ярости. Сейчас она страдала. Ей не хотелось терять человека, который протянул ей руку помощи, когда она в этом больше всего нуждалась.
Можно было потянуть время и продлить свое пребывание в Пирс-Хаусе. Прежде всего, ей необходимо выздороветь, потом очень осторожно сообщить новости матери, и уже после этого они посоветуются и решат, куда им ехать.
Но, поразмыслив, Элиссанда решила, что, если уж ей придется уехать, лучше сделать это сразу. В конце концов, сегодняшний день ничуть не хуже, чем любой другой. И гораздо приятнее вспоминать, что ты бриллиант чистой воды, чем дождаться, пока тебе укажут на дверь.
Имея в своем распоряжении тысячу фунтов, они могут переехать куда угодно — на постоялый двор, в гостиницу — хоть в «Савой». Еще можно снять дом. А как ни осторожничай, все равно мама будет убита неприятными новостями: хочешь не хочешь, а правду от нее не скроешь.
Элиссанда приказала служанкам укладывать вещи, а сама постаралась отвлечься. Новое место, новые люди, совершенно новая жизнь — все это казалось ей необычайно притягательным в период заточения в Хайгейт-Корте. Однако стоило ей бросить взгляд из окна на увядающий, но все еще прекрасный сад, и у нее тоскливо сжималось сердце. Она успела полюбить это место, эту жизнь и мужчину, который повел ее мать в театр на комическую оперу.
