Тарас тоже увидел свою любимую, свою Михримах, но ничего не успел ей сказать. Потому что Михримах, что-то бессвязно лепеча, вдруг попятилась за спину толстого низенького вельможи в роскошном халате. Она ищет у него защиты, прячется? От… от него, Тараса?
– Михримах! – только и смог вымолвить казак, невольно опуская клинок.
В душе вдруг стало пусто и черно, выжжено, словно там отбушевал стремительный пожар, оставив после себя одни головешки и закопченное небо. Телесных сил, кажется, не осталось тоже: его будто под корень подрубили.
Мимо, подпрыгивая, тяжело проскакало небольшое белое пятно. Курносый белый песик, выскочив из упавшей корзинки, по дуге обежал место схватки, прижался к ногам Михримах и бесстрашно затявкал оттуда на весь окружающий мир.
Два уцелевших охранника, окровавленные, но уже с обнаженными саблями, заслонили вельможу собой. Тот, к его чести, тоже рванул из ножен саблю, коротенькую, себе под стать, и слишком пузато-выгнутую, чтобы быть серьезным оружием.
Тарас невидяще смотрел на всех них. Сердце его билось, но словно бы гнало по жилам не кровь, а пустоту. Как если бы в груди образовалась дыра, сквозь которую уходило все. В ту же пустоту. В слепое отчаяние.
И лишь громкие крики где-то там, в отдалении, заставили Тараса очнуться. Оказывается, вокруг много чего успело произойти за то время, как он потерял Михримах.
Пардино прыгнул вперед, зарычал, и телохранители, тесня спинами Рустема-пашу вместе с султанской дочерью, начали пятиться: не столько от рыси, сколько от двух вооруженных, потому что Ежи теперь стоял рядом с побратимом и тоже с саблей в руке.
– Уходим! – издали кричала им Орыся. – Живо!
– Она права! – Ежи дернул Тараса за рукав. – Бежим отсюда!
Сам-то он все понял сразу, лишь только увидел, как Михримах не к ним навстречу рванулась, а спряталась за того толстяка. И осмысливать ее поступки они будут потом (если останется на плечах, чем осмысливать), а сейчас надо жизнь спасать, уносить ноги.
Не до переживаний. Не время и не место.
Тем более со всех сторон сюда уже бегут. И не только евнухи.
Так хотелось исчезнуть тихо, незамеченными. Но вместо этого они, кажется, все-таки разворошили осиное гнездо…
* * *
Доку-ага спешил не на крики, не на пару раз вскипавший где-то в темноте парка тонкий перезвон стали, а напрямую. Он точно знал, куда надо.
Трижды или четырежды мимо него пробегали отряды дворцовой охраны: вот янычары, вот чауши, а вот снова янычары. Сплоченные, готовые к бою, к защите султана от возможных заговорщиков. Один раз такие отряды, столкнувшись в темноте, как раз друг друга заговорщиками и сочли. Оружейного звона от этого, понятное дело, не убавилось.
Многие тут были при полном оружии, иные даже с аркебузами-туфангами. И совсем никого не удивляло, что у Доку – гвизарма.
…В нужном месте он оказался лишь на несколько мгновений до того, когда было бы поздно. Двое каких-то парней, в одежде обычных горожан (тут, на дворцовой территории?), но чужого вида и с саблями наголо, пятясь, отступали к заброшенной куртине, а позади них была его девочка.
Он бы срезал обоих мгновенно, но сразу же понял: не захватили они его девочку, а наоборот, защищают. И рысь у ее ног тоже защищает свою хозяйку. А она, с кинжалом в руках, не очень-то хочет быть защищаемой. Сейчас прыгнет, как ее собственная рысь, и станет рядом с этими парнями – сражаться и умирать.
Поэтому срезал Доку тех, кто наседал на парней из темноты. Их всего-то пятеро было.
Внимательно посмотрел на чужаков, заставив их опустить сабли. На свою девочку, которая бросилась было к нему, захлебываясь какими-то объяснениями, глянул совсем коротко и раздраженно: мол, поскорее делай то, что делаешь, не мешай. Сказать ей хоть слово времени так и не нашлось.
Стал спиной к ним, оставив их всех между собой и полуразрушенной куртиной.
Что-то они там делали. Зачем-то лезли на нее, потом были звуки ударов железом по камню – частые, резкие, – а еще через минуту где-то позади с шумом обрушился тяжелый валун.
Потом его девочка отчаянным, звенящим от слез детским голоском воззвала откуда-то сзади и сверху: «Доку! Ты догонишь нас, Доку?!» – а один из тех парней растерянно-непонятно сказал ей что-то утешающее.
Доку-ага улыбнулся. Ему было не до того, чтобы оборачиваться. Из темноты набегали и набегали, их приходилось держать на расстоянии.
Алебарда германских франков – скорее копье, чем топор, и скорее крюк, чем копье. Она здесь тоже прижилась, но меньше, чем италийская разновидность алебарды, гвизарма. Которая сейчас у него в руках. И которая по балансу, весу, боевым возможностям своим едва ли не нагината.
С чем начал он, самурай Нугами-сан, свой боевой путь, с тем и завершает. А никакого Доку-аги сейчас вообще нет.
Половина из тех, кто набегает, – его ученики, исполняющие свой долг. У него тоже свой долг, но он все же старается их не убивать, по возможности и не ранить серьезно. Вполне достаточно на расстоянии держать. Гвизарма для этого – лучшее оружие. Воистину все достоинства нагинаты у нее…
* * *
Туфангчи тоже был учеником Доку-аги. Он раздул фитиль, взвел замок туфанга и прицелился из-за двойного ряда спин. До учителя отсюда было шагов пятнадцать.
Туфангчи поморщился. Распихал тех, кто стоял перед ним, и выдвинулся в первый ряд. Потом еще сделал пару шагов вперед.
Он отлично помнил, как Доку-ага показывал, что алебардщик или мастер сабельного боя может сделать со стрелком, пусть тоже мастером, если атакует его враскачку, «шагом-зигзагом». Да еще и на такой скорости, как умел только учитель, хотя ему, наверное, лет пятьдесят уже сровнялось.
На десяти шагах у холодного оружия преимущество. На двенадцати – все же у огнестрельного. Небольшое.
Между ними сейчас как раз было около дюжины шагов.
В свете факелов было видно, как учитель улыбнулся. Взял гвизарму наперевес – но не бросился вперед.
* * *
Плюнуло огнем, загрохотало – и мягкой скользящей поступью двинулась к Нугами дева Смерть. Какое там мужское воплощение, кто только и придумал такую глупость…
А когда она наклонилась к самураю вплотную, он увидел, что лицо у нее – его девочки.
И родинка на виске.
И слезы из глаз текут…
В коробе ворочалось и глухо рычало, но все же иначе никак: бежать через город, пусть даже изо всех сил празднующий, с огромной рысью на поводке – это уж слишком. Хорошо еще, что тот заплечный короб так и остался в греческом лазе.
Тарас, несший его сейчас на своих плечах, ни на что не обращал внимания, весь погружен в себя был. Все стояла перед глазами картина, как пряталась его Михримах за спины врагов. От него пряталась!
