Недослушав увещеваний боярина, Михаил Федорович ударил Шереметева по щеке. Боярин пал на колени, его примеру последовали Шеин и Пожарский. Конюший на свадьбе князь Лыков, забыв свое дородство, кубарем слетел с аргамака и тоже пал ниц в сугроб. Царь пинал ногами Шереметева и выкрикивал голосом обманутого ребенка:
– На всех вас наложу опалу! Повелю предать лютой казни!
Боярин покорно переносил град ударов, нечувствительных благодаря шубе на черных с серебряным отливом лисах. Михаил Федорович скоро утомился, да и бесполезно было гневаться. «Кого казнить? – в бессильной тоске вопрошал самого себя царь. – Славных воевод князя Пожарского и Шеина? Они, поди, и не ведали о подмене! Люди ратные, дворцовым хитростям не навычны. Да и Шереметев чем виноват? Матушка велела, как ему ослушаться?» Царь остановился, отвернулся в сторону и глухо зарыдал. Пожарский подошел сзади к царю, накинул на его плечи свою шубу. Тут только Михаил Федорович ощутил, что стоит в тонкой срачице на морозе. Сквозь слезы он сказал Шереметеву, лежавшему в снегу:
– Встань, Федор Иванович!.. Прости, что не сдержал сердца… прибил тебя.
Боярин Шереметев поднялся, плача от умиления:
– Великий государь, мне ли, рабу, бысть недовольным? Твои побои мне токмо в усладу! Не зашиб ли ты свою ноженьку об меня, толстобрюхого?
Князь Пожарский осторожно приобнял царя за плечи:
– Великий государь, замерзнешь на морозе. Надобно идти к супруге.
Увлекаемый дружкой, Михаил Федорович покорно направил свои стопы к сеннику. Перед тем как войти внутрь, он попросил Пожарского:
– Возьми шубу, князь Дмитрий Михайлович. Скажи Федору Ивановичу, что завтра же пожалую ему два села за бесчестье.
В сеннике было так же холодно, как на улице. Евдокия Стрешнева забралась под толстую перину и громко чавкала. От куря верченого остались лишь обглоданные косточки, царица доедала перепечею – бараний ливер, приготовленный в бараньей сетке. Завидев царя, она проглотила последний кусок и призывно откинула перину. Царь стоял у постели, не зная, как ему поступить. Босые ноги мерзли, тело била мелкая дрожь, из носа потекло. Дрожа он холода, царь сделал шаг к теплой постели. Царица ухватила его своей сильной рукой и увлекла в горячие объятья.
* * *
Марья Хлопова проснулась рано утром. Ее томили плохие предчувствия. Стараясь не разбудить Милюкову, она оделась. Марья решила еще до начала утрени сходить в церковь, чтобы помолиться и успокоить ноющее сердце. Она толкнула дверцу кельи, но та не открылась. Толкнула второй раз – то же самое. Дверь была подперта снаружи. Марья тихо села на лавку. Предчувствия ее не обманули. Что-то должно было произойти в день их свадьбы с Михаилом Федоровичем.
Теплилась надежда, что старица Марфа на всякий случай велела запереть дверь, оберегая невесту. Марья успокаивала саму себя: «Конечно, Марфа Ивановна велела. И ключ небось положила под подушку для верности». Но сердце подсказывало, что пришла беда. Как она могла поверить, что старица Марфа согласится на их брак? Если честно, то в глубине души она всегда знала, что не бывать ее свадьбе. Во Евангелии речено: «Сего ради оставит человек отца своего и матерь и прилепится жене своей». Ни за что на свете властная старица не допустит, чтобы ее сын оставил мать и прилепился к жене. Ей нужна глупая и покорная невестка, и только на такой девице она позволит жениться сыну.
За крошечным окошком кельи, забранным толстой решеткой, забрезжил зимний рассвет. Милюкова пробудилась, зевнула во весь рот, почесалась.
– Дверь заперта, – коротко сказала Марья.
Милюкова сразу же вскочила на ноги, навалилась на дверь со всей своей недевичьей силой. Дубовая дверь заскрипела, но не поддалась. Сенная боярышня пыталась выломать решетку в окошке, но кованые прутья в два пальца толщиной не шелохнулись. Милюкова била ногой в глухую стену, кричала, звала на помощь. Осознав тщетность своих усилий, боярышня присела на лавку.
– Видать, старуха взбрыкнула. Не дает благословение венчаться. Потому и свадьбу отложили. Но государь дал обет взять тебя в жены, и старуха его не одолеет, – ободряла она Марью, но как-то неуверенно.
Подруги просидели в келье до глубокой ночи без еды и питья. Никто не откликался на их крики. Вознесенский монастырь казался вымершим. Вдруг снаружи донесся праздничный перезвон колоколов. Милюкова прильнула к оконцу, забранному решеткой. Сомнения не было, на колокольне Ивана Великого радостно звучали колокола.
– Диво дивное! Что за праздник в неурочный час? – недоумевала боярышня.
Ее недоумение вскоре разрешилось. У входа в келью послышались шаги. Дубовая дверца распахнулась. На пороге стояла старица Марфа, окруженная толпой черниц.
– Слышите, бьют колокола! Всем добрым христианам на радость, а вам, двум ехиднам, на горе! Великий государь венчался на непорочной девице Евдокии Стрешневой, и доброе меж царственными супругами свершилось! – торжественно провозгласила старица Марфа.
Инокини возликовали. Они крестились, лобызали руки старицы Марфы, а кто не мог пробиться к государыне, целовал полу ее длинного черного одеяния. Старица отдернула свои руки от десятка лобызающих уст, повернулась к Марье Хлоповой и злорадно сказала:
– Любо тебе, обавница и еретица? Воистину ты гостиница жидовская! Чаровала над великим государем, оплела его кругом. Но аз, грешная раба, отмолила сына от сатанинского волшебства. Женила его на девице кроткой и послушливой. Чаяла ты, что я поверю в твое напускное смирение? Для того я держала тебя в святых стенах, дабы ты не могла чаровать государя! И твою подружку, кобылищу необъезженную, для того заперла вместе с тобой в келье, дабы она не прознала про настоящую свадьбу. А ныне тебе сказ короткий: прочь из Кремля! Никогда более ты не увидишь великого государя, и он, даст Бог, скоро тебя забудет!
Рано утром, едва только забрезжили скупые зимние сумерки, перед Вознесенским монастырем остановились разбитые сани, запряженные колченогой клячей. В таких санях в Москву привозили рыбу из понизовских городов, и оттого вся солома, брошенная на телегу, пропахла рыбьим запахом. Сани предназначались для опальной невесты. Как сказала великая старица Марфа Ивановна, «пусть поганка радуется, что не пешком отправили в Нижний». Марью облачили в лохомтья, дабы никто не признал в ней царицу, вывели за монастырскую стену и усадили в сани. Тут случилась заминка. Стольник, который должен был сопровождать опальную в Нижний, куда-то запропастился. Пока его искали, Марья подгребла под себя вонючую солому, чтобы немного согреться. Она смотрела на кремлевские строения, постепенно выступавшие из предрассветных сумерек.
