– Подумать только, – сказала она, – было время, когда я считала вас бравым и галантным офицером. Какая ошибка!
– Будь у меня две ноги, – отозвался он, – я опустился бы на колени и молил бы вас сопровождать меня. Теперь это выглядело бы довольно глупо, верно?
– Очень глупо, – согласилась она.
Час спустя коляска, проехавшая почти полмили вниз по долине, остановилась наконец, поскольку лейтенант убедился, что вид, открывающийся оттуда на дом, – как раз тот, о котором ему говорила графиня. Дженнифер расстелила на земле подстилку и села, обхватив руками колени, а он установил этюдник и стул на таком расстоянии от нее, чтобы ей не видно было его работу.
– Вы вчера уладили ваши проблемы? – спросил он усаживаясь.
– Полагаю, что да, – ответила девушка. – Я, кажется, была очень наивна, считая, что на свете есть идеальные люди. В конце концов, Эллен не идеал, но и не злодейка.
– Значит, у вас опять все хорошо?
– Наверное. Немного напряженно, но разрыва нет.
– Я рад, – сказал он. – А теперь перестаньте со мной разговаривать – я должен сосредоточиться.
– Не я первая заговорила, – заметила Дженнифер. Она тоже могла бы заняться рисованием, поскольку это было одним из ее любимых занятий. Но решила просто предаться ленивому созерцанию. Последние двадцать четыре часа были для нее полны переживаний, и теперь она чувствовала себя уставшей.
Час спустя она сидела все в том же положении, погруженная в грезы, когда голос Пенворта неожиданно вернул ее к реальности.
– Прекрасно, – сказал он мстительно, яростно вытер кисти и выпрямился на костылях. – Вы выиграли!
– Рада слышать это, – отозвалась она. – А какой приз? И какая была игра?
– Вы изрядно постарались испортить мне это время, – сказал он.
– Я? – Она посмотрела на него в изумлении. – Я не произнесла ни звука.
– Мне удалось бы больше сосредоточиться, если бы вы пели и кричали.
– Ну, знаете! – Дженнифер с негодованием посмотрела на него. – На вас не угодишь!
Не очень ловко он уселся на подстилку рядом с ней. Дженнифер еще крепче обхватила колени и не предложила ему помочь.
– Лучше бы мне умереть! – неожиданно проговорил он.
– Но вы не умерли. Не так ли?
– Я думаю, что мог бы примириться с потерей ноги, – сказал он, потирая бедро и сморщившись, – думаю, что со временем я научился бы сообразовывать с этим свой образ жизни. Но со своим лицом я не могу примириться.
– Вы считаете себя очень безобразным? – спросила она.
– Я знаю, что я очень безобразен. – Он говорил сквозь зубы и все еще тер свое бедро. – И смогу ли я когда-нибудь?.. Смогу ли жить нормальной жизнью?
– Нельзя думать о своих шрамах, – сказала она. – Если вы будете и дальше прятаться от людей, показывая им только свой профиль, они и дальше будут к вам присматриваться. А если вы будете хмуриться, они будут считать вас мрачным злюкой.
Он рассмеялся.
– А если я стану улыбаться, они, разумеется, сочтут меня добрым красавцем?
– Нет. Вы никогда не станете красивым. Возможно, интересным. Возможно, привлекательным.
– Привлекательным! – с негодованием бросил он. – Я еду домой – вы будете рады услышать это? До Рождества. Я должен встретиться со своими родными, хотя это будет серьезным испытанием.
– Без сомнения. А вы намереваетесь и на них тоже смотреть в профиль?
– Вы не очень-то склонны к сочувствию, да?
– Вы как-то раз потребовали, чтобы я вас не жалела, – сказала она. – Теперь вы думаете иначе?
– Нет. Я бы предпочел тысячу ваших колкостей чьей-либо жалости.
– Комплимент! – заметила она. – Мы делаем успехи. Он устремил взгляд прямо перед собой.
– Всего одно мгновение может изменить весь ход жизни, – проговорил он. – Я всегда мечтал об обычной жизни. Я не просил много. Всего лишь родных и дом. К тридцати годам, быть может, жену. Детей. Спокойную жизнь.
– А теперь вам приходится жить как отшельнику, потому что вы безобразны и покалечены?
Он сверкнул на нее своим глазом.
– Вам доставляет удовольствие смеяться надо мной, – сказал он. – Есть ли женщина, которая не отпрянет с отвращением, услышав от меня предложение? Знаете, почему я не мог рисовать сегодня? Потому что мне хотелось поцеловать вас, вот почему. А теперь попробуйте сказать, что эта мысль не вызывает у вас омерзения.
Она на минутку задумалась.
– Эта мысль не вызывает у меня омерзения, – сказала она.
– Ах да, вы храбрая. Вы полагаетесь на то, что я джентльмен и не попытаюсь это проверить?
Она подняла руку и легко провела пальцем по его шраму.
– Вам больно? – спросила она.
– От такого легкого прикосновения – нет.
– А так больно? – Она наклонилась к нему и прикоснулась к шраму губами. Когда она снова отодвинулась, лицо у нее пылало.
– Нет.
– Тогда поцелуйте меня. – Она смотрела на его подбородок. – Попробуйте проверить.
– Вам ни к чему быть доброй, – сказал он, едва сдерживая ярость. – Именно вам.
– О! – Дженнифер поднялась с подстилки и отошла от него. – О, как вы могли?! Неужели вы не поняли, сколько потребовалось храбрости, чтобы попросить вас поцеловать меня? Я могла бы умереть от стыда. Я вас ненавижу, сэр, и надеюсь, что вы не достанетесь ни одной женщине. Вы заслужили прожить всю жизнь в одиночестве. В жизни меня так не унижали!
– Дженнифер! – Его голос наконец пробился сквозь ее смятение. В нем звучало что-то похожее на смех. – Пожалуйста, подойдите сюда. Видите, я не могу встать и поймать вас. Мне страшно жаль. Я был слишком погружен в собственные выводы и не заметил вашей храбрости. Прошу вас, сядьте.
– Мне не следует этого делать, – проговорила она настороженно, снова опускаясь на краешек подстилки и держась очень прямо. – Мне нужно идти домой.
– Вы позволите мне поцеловать вас? – спросил он. – Я мечтал об этом так давно.
Она почувствовала, что вся вспыхнула, когда придвинулась к нему по подстилке и он обнял ее рукой за плечи. Другую руку он поднес к лицу девушки, приподняв большим пальцем ее подбородок. Ей казалось, что ее щеки вот-вот запылают огнем.
– Вы такая хорошенькая, – сказал он, – и такая живая. Как мне хотелось бы быть целым и невредимым – ради вас, Дженнифер!
Ответить он ей не дал. Его губы коснулись ее губ, легко, испытующе. Они то и дело чутко отрывались от нее, чтобы она могла кончить этот эксперимент, как только ей захочется. Но к этому времени ее рука уже обнимала его за шею и ее губы снова потянулись к нему.
Прошло несколько мгновений, и каким-то образом они переменили положение так, что теперь скорее лежали, чем сидели на подстилке. И каким-то образом за это время Дженнифер потеряла рассудок. Единственное, что она могла произнести, когда Пенворт ее отпустил, было довольно бессмысленное «О!»
