Она боялась, что если перестанет говорить, она разрыдается. А этого она не хотела.
— Нет, все нормально, я понимаю. Я с самого начала это знала. То, как ты о ней говоришь, какое у тебя становится лицо, когда ты о ней говоришь… Я знаю, я знала это всегда. Не важно. Так лучше. Она не захочет, чтобы я была рядом. Ты тоже не захочешь этого, я понимаю. Подай мне кофе.
Адам пребывал в растерянности. Энджел не могла смотреть на него. Она боялась увидеть в его глазах это неодолимое в своей неизбежности признание горькой истины, то единственное, с чем она никогда не сможет справиться, единственное, что они никогда не смогут преодолеть. Энджел обрадовалась, что Адам отвернулся, когда достал кофе из своей сумки. Потому что, если бы он заговорил с ней, если бы он посмотрел на нее еще одну минуту, она потеряла бы самообладание, и вся боль и унижение выплеснулись бы из нее вместе со слезами. И это был бы самый мерзкий, самый ужасный, самый беспомощный поступок, какой только она могла совершить, и он опозорит ее и вызовет у Адама только брезгливую жалость к ней. Она не выдержит, если он станет ее жалеть.
И в этот момент его плечи выпрямились, и он тихо произнес:
— Нет.
Он повернулся к ней, а Энджел старалась избегать его взгляда. Но он взял ее за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. Она сжала губы, чтобы сдержать слезы, и отбросила его руку.
Тогда он уверенно взял в ладони ее лицо и пристально посмотрел на нее. И его глаза потемнели от переполнявших его чувств, которых она не понимала.
— Послушай меня, — заговорил он, и его голос был серьезен. — Когда-то очень давно я думал, что влюблен в Консуэло. Она никогда не испытывала ко мне никаких чувств.
Никогда. И спустя годы я начал понимать, что то, что я испытывал к ней, было не любовью, а дружбой.
— Не надо, — хрипло прошептала Энджел с мольбой в голосе. — Не лги мне.
— А потом я встретил тебя, — продолжал он горячо, — и я увидел… — он вздохнул, как будто удивляясь этому, — все, что, как мне казалось, я любил в Консуэло, просто бледная тень по сравнению с тем, что есть в тебе. Твоя сила духа, твое мужество, твоя манера ходить и держать голову, то, как сверкают твои глаза, когда кто-то выступает против тебя, то, как ты разговариваешь, даже как ты дышишь. Черт возьми, я люблю в тебе все!
Она жадно впитывала его слова, как умирающее от жары растение пустыни жадно пьет дождевую воду. Она так нуждалась в этих словах, что вдруг заныли ее кожа, мышцы, даже ее мозг. Она отчаянно хотела поверить ему. Но она боялась.
Она снова попыталась отвернуться, но он по-прежнему твердо держал ее лицо. Его голос теперь был хриплым. И его глаза искали ее глаза: испытующие, но нежные, сомневающиеся, неуверенные. Как будто он хотел, чтобы она поняла его слова и запомнила навечно.
— Я скажу тебе, что я еще люблю, — продолжил он. — То, как ты борешься. Твое упорство. То, как ты вбиваешь себе что-либо в голову и не отказываешься от этой мысли, даже если она мне не нравится — даже если она означает, что ты будешь лгать, мошенничать и воровать, — мне все равно, потому что это ты, и это только часть того, что я в тебе люблю. Ты можешь понять это?
Она медленно покачала головой, по ее щеки порозовели, и у нее защипало глаза от слез, только теперь это были слезы радости, удивления, восторга. Он говорил то, что испытывал на самом деле, она читала это в его взгляде, ощущала в его прикосновении. Он вовсе не ненавидел ее. Он ее любил.
— Я никогда не понимала тебя, — призналась она тихо.
И тогда он поцеловал ее, и дождь исчез, а с ним исчезли обиды, сомнения и боль последних дней, и тепло от костра побледнело по сравнению с жаром, который взорвался внутри ее. Радость, чистая и неподдельная, желание, которое обострилось до заставляющего испытывать мучения острия булавки и затем распустилось, как пышные лепестки на фоне ясного голубого неба, которое было больше, чем жизнь, скорее жизнеутверждающее, чем требующее чего-то… Это было прикосновение Адама, его вкус, слияние с ней в единое целое…
Их страсть закручивалась в спираль. Словно во сне, они, обессилев, опустились на землю. Его руки оставляли жаркие дорожки под ее промокшей одеждой. Она жадно, инстинктивно искала его мускулы и гладила его кожу, когда отбрасывала мешавшую ткань его одежды, отделявшую ее от него.
Их слияние было поспешным и страстным, но очень естественным — как возвращение домой, как воссоединение двух душ, которые были на время разлучены, как возвращение того, что было отнято, как удовлетворение такой всепоглощающей потребности, что в их исполнении она была безмерной. Ее сила была как ветер, пронесшийся по пустыне, сметающий все на своем пути и меняющий облик земли; как остров, поднимающийся из океана во взрывах вулканического огня и пепла; как потоки воды, которые вымывают целые горные склоны и изменяют облик земли. Они стали одним целым, и сила их единства была как огонь и ветер; она стерла прошлое, и они смогли возродиться из пепла.
А потом они лежали, крепко сжимая друг друга в объятиях, время от времени ласково поглаживая друг друга или целуя пальцы друг друга, но большей частью просто обнимаясь и слушая смещавшееся дыхание и биение их сердец. «Я не одинока, — думала Энджел. — Теперь, что бы ни случилось, я никогда не буду одинокой». И самым странным было то, что она знала это с самого начала. Адам был ее второй половинкой — хорошим там, где она была плохой, спокойным там, где она была импульсивной, сильным там, где она была слабой. И они были нужны друг другу, как солнцу нужен дождь или как ночи нужен день. Это было так просто. Так ясно и так прекрасно.
Прошло много минут, и она прошептала:
— Знаешь, я по-прежнему думаю, что ты сумасшедший.
Она почувствовала, как он улыбнулся:
— Я знаю.
Она чуть-чуть подняла голову и серьезно посмотрела на него:
— Но я считаю также, что ты прав. И думаю… именно поэтому я тебя люблю.
Он погладил ее волосы.
— Энджел, — произнес он спокойно. — Наверное, ты догадываешься, что я сделаю для тебя все, что угодно. Только попроси меня, и я это сделаю. Я так боюсь снова потерять тебя. Но мне необходимо знать, чего ты хочешь.
Она не долго думала над ответом.
— Я хочу избавиться от этого креста. Ты прав — он нам не нужен. И я давно бы согласилась с тобой, если бы ты не рассердил меня. А потом я хочу поехать на твое ранчо. И я хочу, чтобы ты на мне женился, как честный мужчина женится на честной женщине. Это то, чего я всегда хотела. С самого начала только этого я и хотела.
Она почувствовала, как он глубоко вздохнул, твердой рукой повернул ее к себе и поцеловал.
— Я тоже, — признался он тихо. — Я тоже всегда этого хотел. — Он вопросительно посмотрел на нее:
