Что же, ты вправе знать, и я поведаю тебе, если желаешь, наши тайны, однако не взыщи, если мой рассказ покажется тебе краток. У меня и у тебя нет времени на долгое повествование, ведь твоя жизнь по-прежнему в опасности, а жизнь богини сейчас зависит от твоей жизни!
— Богини?! — пробормотал Василий, и на месте этого Нараяна, печального, усталого, как бы обреченного, перед ним возник другой — Нараян-наставник, Нараян-палач, мучитель, в черной глубине глаз которого промелькнуло что-то глубоко страдальческое и вместе с тем зловещее, когда он изрек:
— Тебе предначертано стать любовником богини!
— Богини? — повторил он пересохшими губами, и Нараян кивнул:
— Чандры. Твоей жены.
— Значит… О господи! Значит, Тамилла все-таки говорила правду. Она была воплощением богини!
— Я служу обоим мирам — небу и земле. Магараджа Такура и Тамилла служат только темной, подземной патале, где живут темные демоны и наги [29], противостоящие небесным богам. Там ложь произрастает, как трава, из коей добывают яд, который когда-нибудь уничтожит Вселенную! Аруса… Аруса, вспомни это имя! Вспомни все, что было с тобою в лунную ночь, и подумай: разве это похоже на кровавые жертвоприношения Кали?!
Что было там еще, кроме божественной страсти, которая зажгла в ваших телах и сердцах неугасимый огонь, соединивший вас навеки и позволивший воскресить все, чему следовало остаться в безднах забвения?
— Да, страсть! — прошептал Василий, чувствуя, как оживают воспоминания в сердце… и в чреслах его. — Страсть и красота! Значит, правда, что ты похитил меня в той рыбацкой деревушке для участия в обряде?
А где ты нашел Вареньку?
— Чандру отыскал магараджа Такура. Мы долгое время думали, что он один из детей Луны, однако он лишь надевал на себя лживую личину, а сам был одержим желанием принести нашу богиню на алтарь Кали.
Дравиды ненавидели ариев и всегда враждовали с их исконными богами.
— Арии? — переспросил Василий. — Авеста, Заратуштра… арии… что-то я читал такое, ей-богу, только не помню!
— Дравиды — коренное население Индостана. Дикари! Мы, арии, — древнейший пранарод, явившийся из северных земель.
— С Тибета, что ли? Ну, так это еще не север. Север, знаешь ли…
— Знаю, — перебил Нараян. — Но что скажешь ты, когда узнаешь, где наша Прародина, где центр нашей древней Трилоки, Вселенной? Это золотая гора Меру, которая возвышается на вершине мира… в том месте, где рождаются северные ветры! Наши предки пришли из тех земель, где солнце восходит и заходит один раз в год, а один год делится на один долгий день и одну длинную ночь.
— Не смеши, — отозвался Василий. — Это что ж, индусы из города Архангельска пришли, что ли?
Лицо Нараяна снова замкнулось:
— Не стану терять времени, убеждая тебя. Пока ты должен будешь поверить на слово, что в тех землях ночь длилась дольше, чем день, а значит, Луна была владычицей небес — Луна, а не Солнце! Остатки нашей релит сгорели в пылающем костре дравидийских верований, растворились в них. «Ригведа» полна намеками на нашу Прародину — намеками, которые можно только угадывать, с трудом находить… а можно и вовсе не искать.
Нас мало осталось — детей Луны, которые в день и час, завещанный предками, вершат обряд встречи Чандры, Светлой, Лучезарной, — это одно из имен Луны, сохранившееся с древнейших времен, — встречи ее с Солнцем, которое наши предки почитали в образе мужчины и называли Арусой. Свет должен сиять в глазах и волосах избранных, оттого выбор всегда падает на таких, как ты и… твоя жена.
Встреча Луны и Солнца мимолетна, встреча ночи и дня мгновенна: встреча богини и ее любовника должна закончиться разлукой, именно поэтому Чандра была возвращена во дворец магараджи, пребывая в уверенности, что видела сон, одурманенная хуккой, а ты… тебя отправили бродить со странствующими монахами, надеясь, что боги протянут нити ваших путей в разные стороны. Однако они сошлись в Ванарессе, а затем схлестнулись во дворце Такура. Вы неминуемо должны были узнать друг друга. Страсть, испытанная вами в святилище Луны, не могла пройти бесследно! И пусть ваши души поначалу сторонились друг друга — телесному влечению не было никакого труда преодолеть это: если рука не ранена, можно нести яд, не опасаясь отравы, но у вас были раны в сердце… где уберечься! Такова была воля богов!
Он склонил голову.
«Вот, значит, почему! — подумал Василий. — Он только повинуется воле богов. Тамилла и тут налгала, что Нараян, мол, полюбил богиню. Нет, для него это только Карма, которая ведет, дает, берет, что-то там еще делает… Ну и превосходно! И не стоит сейчас ломать над этим голову, потому что нет времени».
— Ты был прав, — сказал он. — Ты был прав, говоря, что невозможно так сразу все понять. Может быть, потом мы еще поговорим о северных арийских богах. А сей час я не могу ни о чем думать, кроме того, что Варенька где-то в лапах этого душителя. Как тебе удается оставаться таким спокойным, не понимаю, когда жизнь твоей богини, может быть, висит на волоске?
— Строители каналов пускают воду, — ответил Нараян, и легкая улыбка осветила его отрешенное лицо. — Лучники подчиняют себе стрелы, плотники укрощают твердое дерево… А мудрецы смиряют сами себя.
Что-то знакомое, что-то бесконечно знакомое, как прохладный северный ветер, почудилось Василию в этих словах, в смысле этих слов, но он не успел осознать, что именно, потому что Нараян заговорил снова:
— Я могу пока что сохранять спокойствие, потому что знаю: для богини предначертано три смерти: одна из них — от цветка, схожего оттенком лепестков с цветами северной Прародины. Это была голубая роза, и. когда я увидел Чандру умирающей в саду магараджи, прозрение первый раз снизошло на меня. Я понял, где враг, где сокрыта опасность, и поэтому смог предвидеть нападение тхагов. Это было задумано, чтобы убить всех вас и похитить богиню, ведь вторая смерть, уготованная ей, — это смерть на Башне Молчания у парсов-огнепоклонников, которые тоже потомки древних ариев.
И третья — смерть от рук главного, сильнейшего из земных богов — Агни.
— Смерть… в огне? — проговорил Василий, и ему вдруг почудилось, что ураган пронесся вокруг и сокрушил тишину. — Он… ты хочешь сказать, что магараджа сожжет Вареньку?!
— Нет. Она сама взойдет на погребальный костер своего мужа.
Василий даже не трудился скрывать, до какой степени он опешил.
— Погребальный костер мужа? Мой то есть? Но… может быть, я ошибаюсь, однако, черт бы меня подрал, мне кажется, я еще жив!
— О да. — Улыбка коснулась безукоризненно вырезанных уст Нараяна. — И я приложил для этого немало усилий, не так ли, Аруса?
