– Нет, – пробормотала Розамунда, не сумев скрыть смущение. Подобные вещи никогда не обсуждались в монастыре.
– Хорошо, – с облегчением улыбнулась Юстасия. – Это бы стало ложкой дегтя в бочке меда для короля. Иначе бы нельзя было закрепить брачные отношения.
– А, – пробормотала Розамунда, ничего не поняв, но с нетерпением ожидая, когда же сестра Юстасия наконец дойдет до сути.
– Эти отношения, конечно, также запрещаются во время ношения ребенка и кормления.
– Конечно, – серьезно кивнула Розамунда.
– И также во время Великого поста, Рождественского поста, праздника Троицы, Духова дня и Пасхальной недели.
– М-м… – кивнула Розамунда.
– А также во все дни поста, в воскресенья, среды, пятницы и субботы.
– Значит, можно только по понедельникам, вторникам и четвергам? – спросила Розамунда.
– Да. Слава Богу, что сегодня вторник.
– Да, слава Богу, – повторила Розамунда с гримасой. Если Юстасия и расслышала саркастические нотки, то предпочла не обратить на них внимания и продолжила:
– Это запрещается при светедня, без одежды и, конечно, в церкви.
– Конечно, – тихо, согласилась Розамунда. – Это было бы святотатством.
– Эти отношения существуют только для того, чтобы зачать ребенка, а затем только изредка. Ты должна обязательно вымыться после этого. И ты не должна допускать никакой ласки, похотливых поцелуев или…
– А что это такое? – перебила ее Розамунда, и Юстасия нетерпеливо взглянула на нее, замедляя шаг.
– Ты прекрасно знаешь, что значит целоваться, Розамунда. Я застала тебя с грумом, когда тебе было…
– Я имела в виду ласку, – опять перебила ее Розамунда, сердясь на себя за то, что виновато краснеет, при воспоминании о том случае с грумом.
– А, – скривилась Юстасия. – Это когда касаются… всего. Включая грудь. Губы для того, чтобы говорить, а грудь – чтобы кормить ребенка молоком. И все! – твердо сказала монахиня. Устремив глаза к потолку, она вздохнула: – Так, что еще? А, да, ты должна воздерживаться от любых противоестественных действий.
– Противоестественных? – неуверенно переспросила Розамунда.
Юстасия скривилась:
– Просто не дотрагивайся ртом ни до одной части его тела и не позволяй ему прикасаться к тебе губами. Особенна к тем местам, которые закрыты одеждой.
Глаза Розамунды округлились, и Юстасия убежденно добавила:
– Это неприлично.
– Понятно, – пробормотала Розамунда, но потом удивленно приподняла брови. – Но почему я не должна позволять ему делать это? Если мужчина нравственно выше нас, как постоянно напоминает нам отец Абернотт, то ведь он, конечно, знает все это?
Юстасия кивнула:
– Верно. Он, несомненно, знает все это. Я говорю тебе об этом, чтобы ты не наделала ошибок. Ну вот, мы пришли, – сказала она, останавливаясь у дверей часовни. Повернувшись к Розамунде, она спросила: – У тебя еще есть вопросы?
– Да.
– О… – Монахиня и не пыталась скрыть беспокойство, но все же спросила: – Какие?
– Ну… – замялась Розамунда. – Ты мне рассказала только о том, что я не должна делать. Но мне по-прежнему не совсем ясно, что же должно происходить.
– А, конечно. – Юстасия помолчала, раздумывая, как лучше объяснить. – Ты ведь видела животных в конюшне в брачный период.
Розамунда кивнула, хотя это был не вопрос, а, скорее, утверждение.
– Ну так вот, это то же самое.
– То же самое? – брезгливо переспросила Розамунда. Перед ее мысленным взором промелькнули картины совокупления животных – кошек, собак, коз, овец, коров и лошадей. просто какая-то оргия в конюшне.
– Да. Теперь ты понимаешь, почему это так неприятно для дам, – мрачно заметила Юстасия.
Розамунда согласно кивнула, потом спросила:
– А он будет кусать меня за шею?
Юстасия захлопала ресницами:
– Кусать?
– Ну да. Когда я видела кошек за конюшней, кот, забравшись на кошку, покусывал ее за шею.
– О нет. Это он просто удерживал ее на месте. А ты ведь послушная жена, и подобных действий не потребуется.
– Да, конечно, – согласилась Розамунда.
Юстасия приоткрыла дверь часовни и С любопытством заглянула внутрь.
– А он будет нюхать меня сзади?
Юстасия вскрикнула, захлопнула дверь часовни и резко обернулась к Розамунде, глядя на нее во все глаза.
– Ну, ведь ты же сказала, что все как у животных, – невинно пояснила Розамунда. – А они нюхают…
– Боже милосердный! – перебила ее Юстасия дрожащим голосом. Она уже открыла рот, чтобы продолжить, но заметила озорные огоньки в глазах девушки. – Ты опять проказничаешь, – сердито сказала она.
Розамунда с трудом напустила на себя серьезность:
– О нет, сестра.
– Хм. Ну тогда…
– А все-таки что представляет собой это покрытие? – перебила ее Розамунда.
– Покрытие? – с недоумением переспросила Юстасия.
– Случка. Ну, например, когда бык Ангус подходит к одной из коров и взбирается на нее, что он делает?
Скорчив гримасу, Юстасия на мгновение задумалась.
– Ну, у Ангуса есть такая штука…
– Штука?
– Ну да. Она примерно… вот такой длины. – Юстасия развела руки на расстояние около фута. – И она круглая. Ну, не совсем круглая… скорее в форме огурца.
– Огурца?
Розамунда попыталась представить того мужчину в конюшне с «огурцом» длиной в фут между ног.
– Да. – Юстасия говорила все решительнее и быстрее: – Ангус вставляет свой «огурец» в Мод, немного шевелит им, изливает себя, и дело сделано.
– Ну, – пробормотала Розамунда, пытаясь сохранить самообладание, – наверное, это не хуже, чем скрести каменные полы зимой.
После такого занятия обычно бывали стерты колени и ныла поясница. Менее всего Розамунде нравилось часами ползать на коленях по сырому каменному полу в продуваемом сквозняками старом монастыре.
– Хм, наверное, не хуже, если не считать боли.
– Боли? – Розамунда вопросительно взглянула на нее. Юстасия неохотно кивнула:
– Я слышала, что бывает боль и даже кровь. По крайней мере в первый раз.
Розамунда побледнела:
– Кровь?
– Да. Говорят, что это доказывает невинность невесты.
– Но…
– Это цена, которую мы платим за прегрешение Евы.
– Прегрешение Евы, – возмущенно пробормотала Розамунда.
Сколько раз отец Абернотт обрушивал на них эти слова! Он вдалбливал их так упорно, что они навсегда отпечатались в ее душе.
– Но ведь Иисус расплатился жизнью за наши грехи? Или это были только грехи мужчин? – сухо спросила она.
Открывшаяся дверь спасла Юстасию от необходимости отвечать на этот вопрос. На пороге появилась возбужденная аббатиса:
– Что вас так задержало? Король вне себя от ярости из-за промедления.
