Глядя на ее дрожащие губы, Элли поняла, что зашла слишком далеко.
— Ах, тетушка, простите меня, я не хотела вас обижать. Бог с ним, с этим Равенвортом. Пусть поступает, как ему хочется. И вообще, хватит о нем говорить.
И родственницы углубились в рукоделие — каждая в свое. В этот момент в гостиную впорхнула Фанни — свежая, улыбающаяся. На ней было скромное платьице из бледно-голубого муслина с пышными рукавами, отделанными понизу кружевами и усыпанными изящными французскими пуговками. Подол юбки был украшен тремя рядами белоснежных кружев. Мило, конечно, но уж очень простенько…
— Доброе утро, Фанни, — кивнула леди Вудкотт.
Элли не сказала ничего, лишь сочувственно посмотрела на свою кузину. Бедняжка, она не могла позволить себе одеваться, как подобает светской юной леди. Элли не одобряла подобной скромности. Она вспомнила, с какой твердостью отвергала Фанни все попытки приобщить ее к высокой моде. Она отказалась даже от шляпки — чудесной шляпки, украшенной кружевами и крупными розами, бантами и лентами, шляпки из желтого шелка. Не сумев переубедить свою кузину, Элли оставила шляпку себе. Бедная Фанни!
Бедная? Но Фанни не казалась ни бедной, ни огорченной. Она прикоснулась губами к щеке матери, кивнула Элли, пожелала всем доброго утра и вдруг застыла. Она увидела новое платье Элли, непроизвольно прижала ко рту ладошку и негромко воскликнула, не в силах сдержать своих чувств:
— Святые небеса! Чудовищно!
Фанни запнулась и густо покраснела, а Элли удивленно распахнула свои синие глаза, не понимая, что происходит. Она осмотрела свое платье, на которое был устремлен взгляд Фанни, свои алые туфли, наконец, абиссинский коврик под ногами. Коврик как коврик — с голубенькими розочками… Что же могло так поразить Фанни?
Сама же Фанни быстро сумела справиться с шоком. Прихватив по дороге лакированную шкатулку для писем, стоявшую на столике возле камина, она уселась на диван и заметила, стараясь сгладить собственную бестактность:
— Полосы, пожалуй, немного резковаты, но оттенок розового просто прелестный.
Она раскрыла шкатулку и притворилась, что разбирает лежащие в ней письма, но легкая краска по-прежнему светилась на ее щеках. Ей было очень стыдно за себя. Ну почему она до сих пор не научилась скрывать свои чувства? Что ей стоило польстить Элли и сказать, что она просто в восторге от ее нового платья?
Когда до Элли дошло наконец, что явилось причиной, повергнувшей Фанни в шок, сердце девушки упало. Никогда еще Элли не сталкивалась с таким осуждением своих нарядов, а тут… Сначала Равенворт, затем горничная, а теперь еще и Фанни. Ну просто как сговорились! А все этот виконт. Это он виноват. Его устаревшие представления о моде заставили заколебаться не только Фанни, но и многих других не в меру впечатлительных людей. Не желая больше размышлять ни о Ра-венворте, ни о его пагубном воздействии на окружающих, Элли слегка повернулась вместе с пяльцами к кузине:
— Как раз тебя-то нам и не хватало. Мы тут слегка поспорили с тетушкой.
Фанни вытащила из шкатулки связку писем, перехваченную красной шелковой ленточкой, и улыбнулась Элли.
— С удовольствием присоединюсь, если спор идет не о новых фасонах.
Элли подозрительно покосилась на нее, а потом рассмеялась.
— Боюсь, что все не так просто. Мы спорили о Равенворте. Я настаиваю на том, что он высокомерное, бездушное чучело, а тетушка считает, что он само совершенство. — Она с опаской взглянула на леди Вуд-котт, но та была отходчива и, кажется, больше не сердилась. — Ну, Фанни, скажи, кто из нас, по-твоему, прав?
Фанни немного помолчала. Она задумчиво распустила ленточку, и стайка писем рассыпалась на ее коленях. Затем заговорила:
— Лорд Равенворт выглядит равнодушным и относится к людям с видимым высокомерием, но я почему-то уверена, что на самом деле он мягкий и добрый человек.
Элли ошарашенно посмотрела на кузину, не смея поверить своим ушам.
— Ты что, серьезно?
— Вполне. Я знаю, что ты не любишь его, но самой мне довелось убедиться в его доброте. Помнишь, как он пригласил меня танцевать на вечере у миссис Хэтфилд? Это был мой первый бал, я боялась, что так и простою у стены, а он подошел и пригласил.
На лице леди Вудкотт немедленно отразилось такое самодовольство, что Элли не смогла больше сдерживать раздражения. Она сердито воткнула иголку в самый центр многострадальной вазы с тюльпанами и воскликнула:
— Отклонение от правил! Уверена, что это была просто минутная слабость, о которой он, безусловно, не раз пожалел.
Фанни не обиделась, а только рассмеялась в ответ:
— Ты слишком жестоко судишь о нем. И сама это знаешь. Вспомни хотя бы о дружбе с ним лорда Барроу. Уж ему-то, наверное, лучше, чем кому-нибудь, известен истинный характер Равенворта. Так неужели такой человек, как лорд Барроу, стал бы водить дружбу с тем негодяем, которого ты описываешь?
Элли вздохнула.
— Хорошо. Думай как хочешь. Считай, что оба они — лучшие представители мужского рода на земле. Правда, я полагаю, что лорд Барроу по крайней мере более последователен. Во всяком случае, всегда знаешь, чего от него ожидать. — Элли обернулась к тетушке, подмигнула ей и добавила: — Может быть, к осени я все-таки соглашусь выйти за него замуж.
— Вот это другое дело. — Леди Вудкотт энергично покивала головой. — Стать леди Барроу и иметь годовой доход в четыре тысячи фунтов — это не шутки.
Ни Элли, ни ее тетушка не заметили, как внезапно напрягся взгляд Фанни. Она продолжала машинально перебирать на коленях конверты с письмами, но пальцы ее дрожали.
В гостиной снова воцарилась тишина. По-прежнему поглощенная мыслями о Равенворте, Элли принялась так энергично работать иголкой, словно с каждым стежком протыкала не многострадальный тюльпан, а сердце ненавистного ей человека. Она увлеклась, и вскоре ее тюльпаны стали приобретать совсем уж фантастические очертания. Заметив это, Элли замедлила движения и вздохнула. «Моя первая весна в Лондоне оказалась совсем не такой, как я надеялась, — подумала она. — Равенворт неизвестно почему презирает меня, Барроу невыносимо скучен, а Джордж примечателен только тем, что его никогда нет. Но самое главное — я здесь без малого два месяца и до сих пор совершенно ничего не узнала о майоре Стоунсфилде!»
Пальцы ее замерли, от грустных мыслей поникли плечи. Элли сделала еще пару стежков и отложила иголку.
Стоунсфилд… Она почему-то не решалась никого расспрашивать о нем. А ведь неизвестно даже, холост он или женат. Как ни странно, эта простая мысль впервые пришла в голову Элли, и она сердито тряхнула своими каштановыми локонами, негодуя на себя в душе. Ну что она, в самом деле, как институтка?
