Ники поддался на увещевания и удалился. Через минуту после его ухода (отведенное государем время истекало!) «Эсфирь» вместе со всеми родственниками, от деда до младшего брата-младенца, покинула Санкт-Петербург под охраной, которая сделала бы честь целому эшелону сосланных в каторгу боевиков, и «немножко отъехала» куда-то в сторону Житомира. Где-то там и затерялись следы ее крошечных ножек.
Как ни странно, Ники перенес случившееся куда легче и спокойней, чем можно было ожидать. Очень может быть, что приведению его в чувство способствовали несколько крепчайших оплеух, которыми щедро одарил его император своею царственной рукой. Чудо, что голова не отвалилась! Не исключено, впрочем, что он и сам уже осознавал полную бесперспективность и скандальность связи (ну не полный же он был дурак, хотя и вел себя порою по-дурацки!), а гоношился просто из желания выглядеть храбрецом в «глазах испуганной газели».
Тем дело и кончилось. Однако минуло два года, и поведение Ники вновь стало внушать родителям беспокойство. На сей раз он даже не пытался завести любовницу. Напротив! Замкнулся в одиночестве, худел, бледнел, явно томился от буйства молодой крови… Но, видимо, урок, преподанный папенькой, был столь суров, что он боялся искать себе новую подругу без санкции на то монарха.
Именно после этого и состоялся знаменательный разговор между Александром Александровичем и Марией Федоровной, смысл которого заключался в том, как найти Ники новую любовницу.
* * *
Маля нарочно предупредила вышколенную горничную Машу, привезенную из города, чтобы та в шесть утра стукнула в дверь англичанина, но не уходила сразу, а продолжала постукивать до тех пор, пока господин не проснется. Сама девушка не боялась проспать: привыкла подниматься ни свет ни заря, в пять, чтобы и с отцом обойти хозяйство, и за грибами в лес успеть.
Макферсон явился заспанный, взъерошенный, с отпечатком шва подушки на щеке. Маля же, одетая в белую батистовую блузу и простенькую ситцевую юбчонку а la paysane, по-крестьянски, была румяна, как розовые цветочки, вышитые вокруг довольно глубокого декольте блузы. Вообще-то, по окружности декольте был продернут шнурок, который Маля под строгим матушкиным присмотром затягивала посильнее, но сейчас матушка еще не встала, а потому шнурок был завязан лишь на слабый бантик. Конечно, он мог нечаянно развязаться в любую минуту, но Маля положилась на русский «авось». С преувеличенной радостью она бросилась к Макферсону и залепетала что-то о том, как она рада его видеть, как мечтала всю ночь об этой прогулке, какое это счастье – показать ему свои любимые местечки в лесу, где они будут одни – и только чудесное утро, только лес, только шепот деревьев…
Маля даже не подозревала, что может нанести столько чепухи враз. К тому же она говорила по-русски, чтобы англичанин половину понял, половину нет, не смог уловить насмешливой игры слов, а наслаждался самим звуком нежного голоса Мали. А ее лицо… Недаром ей больше всего на училищных концертах удавались характерные танцы – и не потому, что ей нравилось танцевать в национальных костюмах. Маля любила в танце не только его рисунок, хореографию и техничность – она любила драматическую игру, драматургию движения. Она обожала добавлять в танец именно черты характера того персонажа, жизнью которого жила в тот миг. Все тело ее жило и дышало так, как может жить и дышать только героиня ее танца, и необычайно выразительное лицо ее в эти моменты вовсю трудилось для создания нужного образа. Перед англичанином предстало нежное, невинное, обворожительное существо со сверкающими черными глазами, в которые он смотрел, как зачарованный. Где ему было увидеть такие глаза в Англии? Их у англичанок просто не бывает. Это были глаза польско-французские, ведь среди предков Мали природа столько понамешала…
Но не время было думать о прошлом – и молодой англичанин, спешивший по тропке вслед за изящной фигуркой, овеянной волнами тонкой ткани, не сводил с нее глаз и думал только о настоящем. Изредка Маля оглядывалась – Макферсона в жар бросало от ее взглядов! – а потом он снова устремлял глаза на очаровательный силуэт, весь из плавных изгибов – и чувствовал, что жар только усиливается. Иногда она останавливалась, наклонялась – юбка обрисовывала ее изящные бедра, и мистер Алан издавал короткий стон. Потом Маля распрямлялась, показывая ему свой трофей – подосиновик или подберезовик, такой же ровненький, ладненький, крепенький, как она сама, – а англичанин только растерянно улыбался в ответ.
Ему было не до грибов. Кузовок его оставался пуст и бессмысленно качался на руке.
Так они бродили с полчаса. Наконец пересекли рощу и вышли на полянку, всю полную жужжания шмелей, травяного, круто настоянного на жаре аромата и солнечного света, перемешанного с кружевными тенями деревьев.
– Ну, а где же ваш улов? – со смехом спросила Маля, заглядывая в корзинку Макферсона и видя там только сбитые с кустов листья, сухие веточки и еловые иголки.
– А ваш? – спросил смущенный англичанин.
Маля с торжеством показала корзинку, полную грибов, и радостно принялась танцевать с этой корзинкой на манер того, как танцуют поселянки с корзинками винограда в первом акте «Жизели».
Вдруг она покачнулась, встав на пальцы, – и грибы посыпались из корзинки. Марферсон и Маля кинулись их собирать, ползая на коленях по траве и приближаясь друг к другу. Наконец Маля схватила последний гриб, а Макферсон – ее руку. Но смотрел он не на гриб и не на руку – он смотрел на вырез ее блузки, шнурок которого в этот момент как раз развязался.
Маля бросила гриб в корзинку и торопливо завязала шнурок. Лицо Макферсона почти не отличалось по цвету от алой грозди волчьего лыка, нависшей над его головой.
– Вам, наверное, жарко в пиджаке, – невинно сказала Маля. – Вы весь красный. Снимите его скорей.
Макферсон послушно стащил свой светлый, в тонкую полоску, чесучовый пиджак.
– Боже! – воскликнула Маля. – Да там еще и жилет! Так же недолго заживо свариться!
Макферсон расстегнул и снял жилет. Потом рука его потянулась к вороту рубашки. Казалось, он хотел расстегнуть и ее, однако спохватился, сделал вид, что хотел просто ослабить воротничок и галстук, но при этом еще пуще покраснел.
– Я… – пробормотал он хрипло. – Я совсем забыл. Я еще вчера должен был вручить вам подарок, но забыл, и потом, было очень много народу…
Маля отлично его поняла: ему неловко было вручать подарок в присутствии мисс Алисы. Да уж, его невеста – редкостная зануда, она могла и ляпнуть что-нибудь неподходящее.
– Вы привезли мне подарок? – Маля чуть не запищала от восторга. – Где же он?!