Она неуверенно поднялась со стула и упала бы, если бы Хантер и О’Тул с обеих сторон не поддержали ее.
– В чем дело? – с тревогой в голосе спрашивал бухгалтер. – Ты больна?
Мара попыталась ответить, но тут вся кровь отхлынула от ее лица, глаза закрылись, и она обмякла у них на руках, словно тряпичная кукла.
– Джин, санитарную машину! – закричал Хантер, близкий к панике. – Думаю, она… – Он сделал паузу и пробормотал: – Я думаю, она потеряла сознание.
Высокий и внушительный швейцар, облаченный в ливрею, недоверчиво и презрительно взирал на Макса Фидлера, морща свой длинный ирландский нос.
– Доктор Фидлер? – осведомился он наконец, и в голосе его прозвучало серьезное сомнение.
– По правде говоря, я продаю дамское белье, – ответил Фидлер доверительно, и его синие глаза весело блеснули. – Но я подумал, что необходимо обзавестись научной степенью, если хочешь попасть в ваше первоклассное заведение.
Выражение недоверия на лице швейцара усугубилось.
– Вы здесь для встречи с членом клуба? Поспешите, потому что за вашей спиной уже образовалась очередь.
– Прошу прощения, – покаялся Фидлер. – Да, я здесь обедаю с доктором Лесли Томкинсом. И я действительно доктор Фидлер.
Пока швейцар вел переговоры по телефону, Фидлер с тревогой изучал свое отражение в зеркальной стене вестибюля. Он невольно вздрогнул – ну и недотепа!
Доктор провел ладонью по волосам, сознавая, что они слишком отросли и давно нуждаются в стрижке. Потом принялся перевязывать галстук в тщетной попытке скрыть тот факт, что верхняя пуговица на рубашке отсутствует. Его синий саржевый костюм был неглаженым, но, к счастью, слишком длинные брюки скрывали белые, не первой свежести, носки.
– Доктор Томкинс ожидает вас в гриль-баре на втором этаже. Лифты справа от вас.
Фидлер почувствовал себя незваным гостем и, робко прошмыгнув по вестибюлю, ступил на мраморный пол огромного амфитеатра с высокими потолками, украшенными византийскими фресками. Затем оказался в помещении, где располагались обитые кожей столы и диванчики на восточных коврах, в ворсе которых ноги утопали по щиколотку, – все было рассчитано на то, чтобы создать атмосферу интимности в похожей на пещеру комнате. Лампы для чтения и кофейные столики дополняли обстановку. Завсегдатаи этих уютных уголков сохраняли анонимность, будто были не людьми, а сценическим реквизитом. Высокие и малорослые, худые и толстые – все они, безусловно, являлись белокожими протестантами англосаксонского происхождения; казалось, от них исходила какая-то особая, только им одним присущая энергия.
Фидлер никак не вписывался в этот университетский клуб – его нельзя было принять за члена клуба, ибо он не соответствовал сложившемуся стереотипу точно так же, как завсегдатай этого привилегированного учреждения был бы неуместен на Фултонском рыбном рынке.
Он вздохнул свободнее, оказавшись в гриль-баре на втором этаже. Здесь атмосфера была не столь обязывающей, как в остальных залах. Стены бара были обшиты панелями темного дерева; вдоль стен стояли деревянные полированные столики.
Официант в красной куртке, говоривший с едва уловимым английским акцентом, церемонно поклонился ему:
– Доктор Фидлер?
– Он самый.
– Следуйте за мной, пожалуйста.
Фидлер последовал за официантом, ощущая на себе полные холодного любопытства взгляды завсегдатаев. В последний его семестр в Гарвардской медицинской школе[4] один из наставников как бы в шутку сказал:
– Господи, Макс! Не представляю тебя в медицине. Ты больше похож на заштатного комика.
Полное херувимоподобное лицо Фидлера преобразилось в плутовской улыбке, когда он попытался изобразить одного знаменитого комика.
– А теперь возьмем мою жену… Пожалуйста, возьмем, к примеру, мою жену! Почему это вы считаете, что я не заслуживаю уважения?
Наставник рассмеялся:
– Понял, что я имел в виду?
– Право же, мистер Флеминг, именно поэтому я специализируюсь в психиатрии. Господь свидетель, пациентам психоаналитиков не вредно посмеяться.
Заметив приближающегося Фидлера, Лес Томкинс расплылся в широкой улыбке. Он поднялся из-за стола и протянул руку.
– Макс, рад тебя видеть. Столько лет прошло!
Фидлер потряс протянутую руку, пожал плечами:
– Да не так уж и много – два-три года. Мы виделись на последнем семинаре в Майами, верно?
– Думаю, ты прав.
Томкинс постучал пальцем по своему полупустому стакану.
– Еще мартини, Бобби. А что ты пьешь, Макс?
– Как всегда, пепси.
Брови официанта вопросительно взметнулись.
– Он не шутит, Бобби. – Томкинс покачал головой. – Все еще пепси, до сих пор пепси.
– В медицинском колледже я только это и мог себе позволить. А потом привык. Многолетняя привычка…
– Как жена?
Фидлер сгорбился.
– Чуть лучше. А твоя?
Томкинс разразился оглушительным хохотом.
– Все те же шутки? Ты старый безумный сукин сын!
Какое-то время они обменивались подобными любезностями. Потом Фидлер решил, что пора расстаться с шутовским колпаком, сменив его на докторскую шапочку, более уместную при разговоре с коллегой и профессионалом.
– Так в чем дело, Лес? Ты ведь пригласил меня в этот гойский[5] храм чревоугодия не для того, чтобы я сыграл роль комика.
– Я прочел твою статью в психиатрическом журнале. В прошлогоднем мартовском номере. Статья написана блестяще.
– Это о возрастной регрессии?
– Да. Похоже, что ты увяз в этой теме с головой.
– Ну, иногда это окупается, если сочетать подобный метод с общим лечением пациента.
Томкинс закурил сигарету «Шерман» и протянул пачку Фидлеру.
– Нет, спасибо, Коджак,[6] я такие не курю.
Томкинс заговорил, тщательно подбирая слова:
– Я готов согласиться с твоей теорией в той ее части, где говорится о детстве пациента и его детских впечатлениях. Однако мне кажется, ты переходишь в область предположений, когда утверждаешь, что можешь проследить своего пациента до момента его рождения, даже до его прежнего воплощения. При всем моем уважении к тебе я не могу относиться серьезно к подобным теориям, к подобным играм…
– И я не могу, – заявил Фидлер.
Томкинс смутился:
– Не понимаю… Тогда какой смысл внедрять это в практическую деятельность? Значительная часть твоей статьи посвящена теме возрастной регрессии…
– Верно.
– И ты сам в это не веришь?
– Все не так просто, Лес. У меня был один знакомый старый профессор, который имел обыкновение ввернуть на экзамене какой-нибудь каверзный вопрос. Например: «Каково предпочтительное лечение в случае истерической диссоциации?» И знаешь, каким бывал правильный ответ?
