Филадельфия продолжала смотреть на него. Неужели он говорит серьезно? Копи драгоценных каменьев, это возможно. На нем дорогая одежда, и она заметила тяжелое золотое кольцо на его правой руке, но вряд ли он может рассчитывать на то, что она поверит, что он сказочно богатый человек, которому требуется ее помощь для демонстрации его драгоценностей. Его история еще более фантастична, чем та, которую она рассказывала про Мэй Лин. Он должен считать ее полной дурой.
— Эта шутка дурного вкуса, сеньор.
— Но я говорю совершенно серьезно.
— Тогда позвольте мне дополнить ваши познания в отношении моих соотечественников, — сказала она. — Обвинение моего отца в растрате чужих денег, его банкротство и смерть бросили на меня тень его дурной славы. Такая ситуация не лучшая для американской леди. Мои родственники отказались от меня, бывшие друзья порвали со мной всякие отношения. Если я появлюсь на публике в столь вульгарном виде, как вы предлагаете, я подвергнусь оскорблениям, или, что еще хуже, ваши драгоценности могут конфисковать в порядке возмещения оставшихся от моего отца долгов. Вы, сеньор, избрали себе неудачного агента по продаже. — Она встала, вся дрожа. — Прощайте!
Испытывая восхищение, смешанное со страхом, он тоже поднялся. Ее возражения выглядели весьма существенными, а он не подумал о них загодя.
— Я полный дурак!
Она приподняла брови.
— Не буду спорить с вами.
Он бросил на нее взгляд, заставивший ее слегка задохнуться.
— Мне очень жаль, сеньорита, что я побеспокоил вас. Я ухожу, но вернусь, когда придумаю какой-либо выход.
Он вышел так поспешно, что она не успела сказать ему, чтобы он не беспокоился и больше не приходил. Когда он удалился, все, что от него осталось, был слабый запах… одеколона.
Филадельфия зажала себе рот, чтобы сдержать смех, рвущийся наружу. Правда, это были не совсем духи. Конечно, ни одна дама не захочет, чтобы от нее пахло смесью специй и сандалового дерева. Она предположила, что это мужское благовоние, хотя американские мужчины вообще не пользуются парфюмерией. Тем не менее, сеньор Таварес исключительно мужественен. Возможно, это такая манера у бразильских мужчин — употреблять парфюмерию и делать нелепые предложения нуждающимся молодым женщинам.
Она покачала головой, запирая дверь. Глупо было с ее стороны впускать его в комнату, ошибка, которую она не повторит. Если он придет еще раз, а она в этом сомневалась, то не впустит его.
И только когда она погасила свет и легла спать, то поняла, в каком положении находится. Она безуспешно пыталась выбросить все из головы. Теперь она абсолютно одинока в этом мире: у нее ни дома, ни друзей — никого, к кому она могла бы обратиться за помощью.
— Ты мог бы оказаться мужественнее, Гарри, — прошептала она, и слезы потекли из-под ее прикрытых век.
Филадельфия ненавидела свое убежище в меблированных комнатах. По ночам здесь было холодно, а днем слишком жарко. Здесь пахло золой с прошлой зимы, многолетней пылью, древней плесенью. Когда Филадельфия чувствовала себя особенно паршиво, ей начинало казаться, что она чувствует прогорклый запах предыдущих жильцов. Однако эта комната была ее единственным убежищем.
Аукцион принес в три раза больше, чем надеялись аукционеры, но суд конфисковал все полученные деньги, объявив, что ей не причитается из них ни пенни, пока не будут уплачены все долги. В пособии, на которое рассчитывал ее адвокат и на которое она могла бы очень скромно, но все-таки существовать, ей отказали. Обращаться к кому-либо за помощью она не могла, потому что, в отличие от ее отца, все остальные партнеры по тому гибельному предприятию остались анонимами и найти их было невозможно. По словам ее адвоката, он ничего не может сделать, не зная, кто были эти тайные партнеры.
Филадельфия вспоминала, каким взволнованным был ее отец в последние дни. Он выглядел… пожалуй, на ум приходило только одно определение — затравленным. Однажды он даже заговорил о призраках, которые встают из могил, чтобы дразнить его. Когда она спросила, что он имеет в виду, Уэнделл улыбнулся, как улыбался в дни ее детства, показывая, что она слишком мала, чтобы понять. Смех уже никогда не искрился в его глазах, и он с каждым днем все больше отгораживался от нее. Филадельфия знала его привычку уединяться после обеда в кабинете. Она ничего не знала о бизнесе, который всегда был главным делом его жизни. Любовь, которую он выказывал ей, укладывалась в короткие свободные минуты его делового дня. Если бы отец хоть что-нибудь сказал ей в тот последний вечер, это дало бы ей основание доказывать свою веру в него. Быть может, тогда она смогла бы спасти и его, и себя.
Филадельфия вздрогнула и закрыла глаза. Прошлой ночью ей снилось, что ее продают с торгов. Аукционер назвал ее — «самым ценным экспонатом коллекции Уэнделла Ханта».
Через неделю ей предстоит вносить плату за комнату. Между тем, скандал, сопровождающий ее имя, сводит на нет всякую возможность получить какую-либо работу в Чикаго. Если у нее будут рекомендации, она, возможно, сумеет найти себе место учительницы где-нибудь в другом городе.
Она подавила рыдания. Она не хочет ждать, и не хочет рекомендаций, и не хочет работать! Но более всего она не хочет сталкиваться с новыми проблемами. Ей хочется безопасности и свободы, но теперь все это недостижимо. У могилы своего отца она поклялась найти человека или нескольких людей, ответственных за его гибель. Интуиция подсказывала ей, что ключ к тайне скрыт в письмах, оказавшихся в ее руках, и она должна скрывать их, пока не узнает больше. Однако если не произойдет какое-то чудо, она окажется в приюте для бедняков.
Охваченная ужасом и сомнениями и не в силах сдержать рыданий, Филадельфия побежала из столовой по коридору и влетела в свою комнату.
— Сеньорита Хант!
Услышав свое имя, она замерла от удивления. У маленького столика, который служил ей и письменным столом и чайным, стоял сеньор Таварес. На его лице она увидела отражение своего изумления, когда он спросил:
— Что-нибудь случилось?
Он шагнул ей навстречу, а она прижала ладони к щекам, чтобы скрыть предательские слезы.
— Нет, ничего! Я… я только удивилась, — пробормотала она сквозь слезы, застрявшие в горле.
— Но вы плакали, — возразил он и вынул из кармана носовой платок.
— Я не плакала, — яростно возразила она, отвергая его попытку помочь ей. Меньше всего она хотела предстать в глазах этого полного жизненных сил мужчины слабой женщиной.
Он скептически посмотрел на нее, но сказал только:
— Значит, я ошибся. Наверное, вам что-то попало в глаз. Позвольте мне посмотреть.
