Покончив с перечнем, он откинулся на стуле и заложил руки за голову. Надо непременно постараться, чтобы затея Ангела с магазином провалилась. Вот и все.
Бонни сбежала. Элай пытался привыкнуть к этой мысли, но все в этом доме, где когда-то звенел ее смех, раздавался ее голос, то веселый, то грустный, непрерывно и болезненно напоминало ему о Бонни. Он болен, ему нужен уход, а жены нет.
Сэт Кэллахан, поверенный и близкий друг Элая, отнесся к случившемуся однозначно: только из-за Элая Бонни улетела, как испуганная птичка. Разве не сам он покинул ее после смерти Кайли? Разве он не искал утешения у случайных женщин, хотя так и не нашел его? Разве не он отправился на войну, не считаясь с чувствами Бонни? Теперь-то Элай понял, что после смерти сына был неизменно подавлен, раздражен и даже не пытался сдерживать вспышек гнева.
Он закрыл глаза, пытаясь прогнать воспоминания, и крепко вцепился в поручни инвалидной коляски. К ней он был прикован после возвращения в Штаты. До этого Элай почти полгода пролежал в госпитале на Кубе.
Как ни старался Элай, он не мог не думать о Кайли, и все еще чувствовал на своем плече тепло и тяжесть детского тела, словно воочию видел его предсмертную дрожь.
Элай открыл глаза – видения исчезли: перед ним были привычные предметы, характерные для комнаты больного: тазик, – графин с ледяной водой, книги, журналы и стул, на котором, таращась на него, дежурила проклятая сиделка.
Врачи сказали, что если он и выживет после желтой лихорадки, то выздоровление наступит очень нескоро. Единственное утешение – это пожизненный иммунитет к этой страшной болезни.
Мысли снова вернулись к Бонни. Почему она не возвращается? Ее место здесь, возле больного мужа, а не там, за три тысячи миль, в Нортридже, где ей нечем заняться.
Элай вздохнул и подъехал к маленькому столику возле окна. Взяв последнее, длинное и бестолковое письмо от Джиноа, он снова перечитал его. Элая встревожили какие-то туманные намеки на то, что с Бонни не все ладно.
Да! Он поступил с Бонни плохо, но любит ее больше, чем предполагал, а потому готов предоставить ей свободу, если она этого пожелает. Но если Бонни наделает глупостей…
Элай скомкал и швырнул письмо – оно угодило в фотографию, сделанную летом на Острове Огня в год смерти Кайли. На ней были все трое: он, Бонни и сын. Горечь утраты вновь охватила Элая.
Он очень обрадовался, когда открылась дверь и с шумом вошел Сэт Кэллахан. Маленький, с темными бакенбардами, в очках с золотой оправой, Сэт был одет как всегда с иголочки. Подмышкой он зажал толстый пакет, перевязанный бечевкой.
– Добрый день, – сказал он, слегка кивнув. Сэт всегда был вежлив. Элай, напротив, этим не отличался.
– Как, черт подери, ты разгуливаешь в такую жару в накрахмаленном галстуке? – раздраженно спросил он.
Сэт возился с пакетом.
– Это не твоя забота. Прочитай-ка вот эти бумаги.
Нахмурившись, Элай размотал бечевку и сорвал обертку. Обнаружив связку писем от жителей Нортриджа, он улыбнулся.
– А, доброжелатели. Можно положиться на их информацию. Члены «Общества Самоусовершенствования» составили отчет о поведении Бонни на двенадцати страницах, двадцать семь человек поставили под ним свои подписи.
Все обвинения сводились к тому, что женщине в положении Бонни Мак Катчен неприлично жить одной в магазине и принимать у себя неженатых мужчин, таких как Вебб Хатчисон и Форбс Даррент.
Страницы, запущенные в сторону бюро, зашелестели в воздухе.
– Что, черт возьми, означают слова «ее положение»? – спросил он вспыхнувшего и взволнованного Сэта, который отошел подальше, готовый спасаться бегством.
– Прочти остальные, – предложил Сэт.
Элай прочел другие письма. Многие не имели отношения к Бонни, рабочие плавильного завода жаловались на низкую зарплату и плохие условие труда. Кое, в каких письмах о Бонни только упоминали, но – фраза «в ее положении» фигурировала и в них.
Одно письмо было от врача. Он сообщал, что ему причитается пятьдесят шесть долларов за услуги, оказанные Бонни.
То, о чем Элай боялся даже думать, в этом письме просматривалось явно. Бонни беременна.
Как может она оставаться в Нортридже, зная, что значит для них обоих второй ребенок? Объяснение существует только одно, но Элай был не в состоянии принять его.
Ребенок не от него.
Вскрикнув от боли и ярости, Элай сбросил с колен все бумаги, кроме толстого конверта. В нем, возможно, новости похуже.
– Видимо, мы совершили ошибку, – заметил Сэт, – назначив Даррента управлять предприятиями Мак Катченов. Я наводил справки: он злоупотребляет властью, и рабочие презирают его.
У Элая болели голова и живот.
– Неужели ты думаешь, что меня сейчас волнует, чем занимается этот мерзавец?
– Элай, ты же читаешь письма рабочих. Ради Бога, подумай! Пахнет забастовкой!
– Плевать!
– Элай…
– Я хочу развестись с женой! – крикнул Элай, поймав взгляд Сэта.
Сэт вспыхнул и посмотрел на конверт в руке Элая.
– Боюсь, что ты опоздал, – сказал он.
– Что?!
Теребя высокий воротничок рубашки, Сэт бочком подобрался к двери спальни, открыл ее и стал на пороге.
– Миссис Мак Катчен уже развелась с тобой.
Ошарашенный Элай молча смотрел, как двигается кадык Сэта, словно пытаясь выбраться из тесного воротничка. Затем, вспомнив письмо врача и сопоставив факты, взвыл и начал крушить все, что попалось под руку. Он опрокинул мебель, сбросил лампы, разбил кувшин, зеркала и даже окна.
Только фотография, снятая на Острове Огня перед самым «концом света», осталась невредимой.
В начале октября Элай отбыл в Европу. Он посетил Англию, Шотландию, Францию, Италию, Германию и Бельгию, задерживаясь подолгу в каждой стране и постепенно восстанавливая здоровье и силы.
Весь год телеграммы от Сэта сообщали, что Форбс Даррент разваливает одно за другим предприятия Нортриджа. Весной 1900 года Элай счел более невозможным оставаться в стороне от дел компании. Он тосковал по Бонни и боялся встречи с ней. Поскольку Бонни не была уже его женой, Элай решил, что может просто не замечать ее. Когда Элай сошел с корабля в Нью-Йорке, его встретил Сэт и очень скоро доказал ему, что на этот счет он явно заблуждается.
– Где, черт подери, Форбс? – прошипела Дотти, стоявшая рядом с Бонни на мраморной ступеньке «Медного Ястреба». Вдали раздался пронзительный гудок паровоза, поезд, прибывающий в четыре пятнадцать, огибая последний поворот реки, – приближался к городу.
Почему-то этот звук, слившись с тихим гудением телеграфных проводов, словно наэлектризовал весенний воздух. Бонни посмотрела на Минельду Снидер и ее бригаду, вооруженную топориками, и постаралась компанейски улыбнуться.
