— Ах, живопись! Я несколько лет провел в Италии. Что говорить, Рим, конечно, стоит посмотреть. Да и Флоренцию…
Но дядюшку Кларенса ничем нельзя было пронять.
— А с Моной Лизой вы знакомы?
— Да, — ответил Даммлер, у которого все еще теплилась надежда, что сейчас он услышит некие эзотерические тайны или предания о прославленной картине.
— Она принадлежит кисти Леонардо да Винчи, — с видом человека, сделавшего великое открытие, сообщил дядюшка Кларенс.
На лице Даммлера снова появилась улыбка, а в глазах сверкнули огоньки.
— Я слыхивал об этом, — кивнул он, ожидая продолжения.
— Кажется, наш гость торопится, — заметила Пруденс.
— Вовсе нет, — возразил Даммлер.
— Торопится?! Да ты что! Мы же говорим об искусстве. А вот, кстати, и вино. Что за удовольствие сидеть и беседовать с культурным человеком, интересующимся не только политикой и ценами на пшеницу.
— Вы начали говорить о Моне Лизе, — напомнил Даммлер дядюшке Кларенсу.
Марри с сочувствием посмотрел на Пруденс и взял бокал вина.
— О ней самой и говорил. Дивная картина эта Мона Лиза. Джоконда, как называют ее итальяшки. — Мисс Маллоу готова была сквозь землю провалиться, но пол под ней был крепкий. — И как да Винчи хитро посадил ее — чтобы в фас не писать? Это же так трудно в таком ракурсе. Ведь тогда надо принимать в расчет всякие там перспективные сокращения и все такое прочее. Это не каждому под силу.
И поясной портрет он не просто так выбрал. Это легче. Никаких тебе проблем с пропорциями. Ведь если вы пишете портрет во весь рост, сколько мороки с соотношениями частей! Замучаешься. А он пошел, так сказать, по пути наименьшего сопротивления. И овцы целы, и волки сыты. Я и сам частенько предпочитаю эту позу. Особенно когда надо побыстрее закончить.
— Так вы и сами пишете, мистер Элмтри? Неужели? — с явным интересом спросил Даммлер.
— Мажу немного. По-любительски, знаете ли. Не как профессионал, упаси боже. Ну так же, как вы пишете стишки. Для собственного удовольствия.
— Именно, именно, — поддакнул первый поэт Англии.
— Совсем недавно я написал портрет племянницы. Как раз в духе Моны Лизы. Только, само собой, про ресницы я не забыл…
И он пустился говорить о своем новаторстве — о введении в сюжет символа, о том, что Лоуренс лопнет от зависти, о неимоверной работоспособности — восьмидесяти портретах в год. Всю эту чушь Кларенс изливал на гостей, пока Марри, наконец, не увел Даммлера, который явно не хотел уходить.
— Поболтать с таким человеком стоит любого курорта, — заявил он по дороге к карете. — Я-то, грешным делом, считал, что традиционный тип английского чудака давно перевелся, и вот тебе, он тут во плоти и живет себе на Гросвенор-сквер.
А в этот момент в гостиной дядюшка Кларенс говорил бедной Пруденс:
— А что? Он, похоже, славный человек, этот твой новый ухажер.
— Никакой он не ухажер, — засмущалась Пруденс и совсем расстроилась.
— Ну ты у нас и ловка! Загарпунить маркиза. Это надо же! Конечно, не ухажер. Вот будет что рассказать миссис Херинг и сэру Алфреду.
— Лучше бы не рассказывали…
— Что ты говоришь. Мне не стыдно о нем рассказывать. Солидный человек. Знаток искусства. Надо будет закинуть удочку на предмет его портрета. Может, он согласится мне позировать?
— Ради бога, дядюшка, не вздумайте приставать к нему с этим.
— Я смог бы писать его со следующего понедельника между сеансами с близняшками Перди и миссис Малгроув. В три дня уложился бы. С ним никаких проблем. Красивее его и не надо делать. А ресницы у него… Повязка, конечно, портит дело, да я ее не буду рисовать…
Мистер Элмтри никак не мог понять, с какой стати племянница стала глупо хихикать, однако великодушно приписал это удаче с Даммлером: не каждый же день удается заполучить такого кавалера. Он только огорчился, что забыл взять адрес лорда Даммлера, чтобы сделать ему столь лестное предложение позировать. Пруденс не стала ему говорить, что это легко узнать через издателя Марри, и разговор на этом закончился.
Следующая неделя прошла спокойно, так что мисс Маллоу смогла перевести дух после бурной светской жизни. Она сидела дома, работала; ходила с Кларенсом и матерью на прескучнейший обед и на концерт с пожилыми знакомыми дядюшки.
Лорда Даммлера чествовал принц-регент в Карлтон-Хаус, а когда он вернулся домой, то обнаружил у себя в спальне молодую особу, пробравшуюся туда и поджидавшую его прихода; ему предложили написать комедию для представления в «Друри-Лейн»; он выиграл тысячу фунтов в фараон; завел интрижку с леди Маргарет Халстон; некая девица, наслышанная о его репутации, но не о его передвижениях, подала на него иск о его причастности к рождению у нее ребенка, что имело место в то время, когда он находился в Америке… Словом, для него неделя тоже прошла спокойно.
В пятницу Даммлер заехал к леди Мелвин, чтобы отправиться с нею на раут, который с удовольствием манкировал бы. Тетка уже ждала его, готовая к выходу: на ней высился невероятный пурпурный тюрбан, и вся она искрилась от бриллиантов.
— Ты прямо ходячая витрина, Хет, — съязвил Даммлер.
— Вообще-то я так плохо оделась потому, что весь день читала вторую книгу этой мисс Маллоу, которую ты мне посоветовал прочитать. Вот только что отложила «Кошку в саду».
— Звучит чудовищно интересно, — пропел Даммлер, прикрыв зевоту. — Так это про домашних животных?
— Нет, дорогой, речь идет о двуногой кошке. О такой же старой деве вроде меня, которая, притаившись в саду, видит много такого, чего ей видеть не следовало бы, и обо всем этом рассказывает.
— Чего тоже делать не надо бы. Трудно представить, что подобные легкомысленные вещи выходят из-под пера мисс Маллоу.
— Ты просто ее не знаешь, — рассмеялась леди Мелвин.
— Откуда мне ее знать? — парировал Даммлер. — Только не говори, что ты с ней знакома.
— Я действительно познакомилась с ней. Ее привела на прошлой неделе Фанни Верней, и все время дулась на свою протеже за ее дерзости.
— У меня такое впечатление, что мы говорим о двух разных особах. Моя мисс Маллоу не способна не то чтобы на дерзости, а даже на банальности.
— Может, в глаза тебе и не способна, а вот за глаза она тебя по косточкам разложила.
— Не может быть! — искренне изумился Даммлер. — И что же она обо мне говорила? Мы же, в сущности, не знакомы. Что дурного она может наплести обо мне?
— Она высказалась критично не о тебе, а о твоем творчестве.
— Но мне припоминается, что она пела дифирамбы моим «Песням».
