Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, когда женщина любит, от нее так же не приходится ждать рассудительности и здравомыслия, как моральных принципов на собрании ломбардских банкиров. Это известно. Но моя Розалина была исключительной дамой. Исключительно хитрой и умной, я имею ввиду.
Да, вдовий траур не позволял ей думать о замужестве. И так же она не могла допустить, чтоб в городе узнали о нашей связи. Родственники мужа, народ недобрый и алчный, сразу бы затеяли против нее судебную тяжбу о безнравственном поведении, в результате чего оттяпали бы изрядную часть мужнего наследства.
— Пусть язва вскочит у меня на седалаще, дорогой Умберто, — сказала она напрямик, — но даже твои пушистые усы, и тот нижний, главный ус наслаждения, вряд ли стоят столько золотых дукатов, сколько оторвут у меня эти живоглоты! Не сочти, пожалуйста, это за обиду, мой милый, и пойми правильно…
Она умела иногда сказать, моя Розалина! Ничуть не менее доходчиво, чем старый взводный сержант. Что меня в ней всегда восхищало — удивительные переходы от милой женской покорности к практичной твердости и. В наших прекрасных дамах — да, да, синьоры и синьорины, в вашу сторону камешек! — вообще гораздо больше жизненной цепкости, чем рассказывают нам авторы рыцарских романов. Я неоднократно имел случаи убедиться, что во многих жизненных ситуациях женщины предусмотрительнее и дальновиднее мужчин, хотя всегда считалось наоборот…
Но и расставаться со мной Розалина уже не хотела. Откровенно призналась мне, что первый раз в жизни испытала настоящий восторг от сплетения тел и горячего любовного пота. Четырнадцати с половиной лет она вышла замуж за человека старше ее сорока годами. А тот так и не сумел доказать ей, что постель с мужчиной не обязательно бывает пресной как еврейская маца.
И вот однажды, лежа у меня на груди в тиши вдовий спальни и будоража мое естество острыми сосками, она изложила мне такой план. Отныне, дабы не возбудить подозрений в правильном направлении, она, Розалина, будет напропалую кокетничать с кем-нибудь из веронских юнцов… Хотя бы, с тем же молодым Ромео Монтекки, известным в городе своей влюбчивостью. Высмотрев дым, родня мужа кинется искать огонь там же и не увидит настоящий пожар в другой стороне. А Ромео…
Мальчикам, в конце концов, полезно потомиться в юности, чтоб, повзрослев, полнее ощутить сладость мужских побед. Не так ли, мой капитан?
Я пробормотал, что отцы-иезуиты, не принимающие в свой орден женщин, делают большущую ошибку!
Помню, сначала я взревновал. Грешным делом подумал — уж не вошла ли моя Розалина в такой постельный азарт, что хочет вместо капитана наемников попробовать юного наследника богатого торгового дома? Но она сумела убедить меня, что так будет лучше и безопаснее. Тем исконным женским способом, когда слова не нужны.
Умиротворенный нашей любовной игрой, я согласился.
Конечно, прекрасной Розалине не составило труда разжечь пыл юного Ромео. Несколько улыбок, десяток многозначительных взглядов, легкое пожатие ручек, изящный башмачок, невзначай выставленный из-под юбки… Этот арсенал кокетства стар, как мир, но все так же хорош, как тяжелая секира против легкого панциря.
Ромео влюбился. И воспылал. И даже выбрал своим исповедником не кого-нибудь, а меня. Подробно и досконально описывал мне несравненные достоинства госпожи Розалины. Которые были бы еще несравненнее, если бы не охранялись столь неприступно.
Я горячо сочувствовал, украдкой улыбался в усы, и поддерживал его в том, что искренняя печаль и протяжные вздохи рано или поздно растопят лед в сердце любой красавицы. О своей тактике наскока я, естественно, ни полслова, все-таки червячок ревности шевелился…
Словом, наш отвлекающий маневр удался! Мы с Розалиной, конечно, тогда не могли представить, во что это выльется. Что молодой Ромео, страдая от неразделенной любви и присущей ей меланхолии, пустится в череду безобразий, одно из которых приведет его прямиком в хрупкие ручки Джульетты Капулетти…
А как вы думаете? Ведь если бы эти молодые гибеллины, сочувствуя влюбленному Ромео, несколько дней подряд не наливались вином до полного изумления, им вряд ли пришла бы голову пробраться, скрывшись под масками, на бал гвельфов. А не окажись они на этом балу, Ромео не встретил бы свою Джульетту.
И то сказать, где еще они могли повстречаться?
В кабаки с непотребными девками, где эта троица, Ромео, Меркуцио и Бенволио, обычно коротала досуг, девочка Джульетта понятно не хаживала.
В церкви?
Не забывайте, что гибеллины Монтекки и гвельфы Капулетти ходили в разные церкви. Приверженцы этих двух партий в Вероне, как и во всей Италии, старались не собираться под одной крышей, пусть даже эта крыша Господнего Дома. Вот и получается, что наша с Розалиной страсть породила другую любовь, названную потом Великой…
Но, по порядку, сеньоры, пусть каждый идет в свою очередь! — как приговаривал сатана, открывая ворота ада перед коллоквиумом епископов…
* * *
То памятное утро началось для меня с двух болванов. Нет, я не об этих лодырях, Самсоне и Грегорио, слугах семьи Капулетти, о них пойдет речь чуть позднее. Просто накануне вечером в Верону прибыли два подозрительных типа, назвавшимися представителями торгового дома Фиески.
Я знал этот прославленный веницианский род, ведущий дела с половиной мира. О нем нельзя не знать, если живешь в Италии.
Но! Назваться-то они назвались…
С одной стороны, не верить им не было никаких видимых причин. Налицо верительные грамоты со всеми печатями, да и одеты они были так, как подобает именитым купцам: широкие плащи тобарро дорогого сукна, парчовые кафтаны котарди с серебряными застежками на груди, узкие, двухцветные кальсоне в обтяжку, на головах — высокие беретто с модными складками. Под кафтанами видно дорогое кружево нижних рубах, на расшитых поясах подвешены увесистые кошели.
И все-таки что-то в этой парочке показалось мне подозрительным. Слишком уж ежились они под моим взглядом, как-то неестественно оживленно поглядывали вокруг. Да и дорогая одежда им словно бы непривычна, вроде как с чужого плеча. А морды!.. У этих, с позволения сказать, купцов, трехлетний малыш не взял из рук кусочек редкого восточного лакомства — сахара.
И чем больше я к ним приглядывался, тем тверже укреплялся в подозрении, что настоящие представители дома Фиески, разутые и раздетые, закопаны где-то на горной дороге или же лежат в речной тине под слоем воды. А вот эти молодцы вряд ли способны продать стакан ключевой воды в жаркий полдень. Рыбак рыбака чует издалека, говорили на моей родине. Я же когда-то провел немало времени, общаясь с таким… Не купцами, нет, далеко не купцами.
