Вытянув губы в тонкую ниточку, Берта схватила Жанну за руку.
– Жанна, мы идем к мадам Альфанд, – сказала она. – В этом месте молодой девушке не пристало покупать платья.
Мэри поняла, что Карлос Куртенэ действовал не один, и старые раны вновь заныли. Почему они так поступили с ней, что она такого сделала, почему ее изгнали, как прокаженную, даже не объяснившись? За что, за что с ней обошлись так жестоко? Мучительные вопросы душили ее. Мэри потянулась к Берте, попыталась что-то сказать. Но Берта уже выходила и тянула за собой Жанну.
– Мама, – возмущалась Жанна. – Я же хочу поговорить с Мэй-Ри!
Но мать тащила Жанну прочь, и голос ее постепенно стих.
– Кто это был, Мэри? – Ханна вышла из задней комнаты магазина, где она распаковывала новую партию перчаток.
– Да так, старые знакомые, – сказала Мэри. – Ничего особенного.
Эти слова дались ей с трудом, ее душили слезы. Когда-то ей удалось заставить себя забыть об этой боли, запереть ее в темный уголок сознания вместе с другими ранами, о которых она не желала думать. Теперь боль вырвалась наружу, и Мэри снова ощутила ее, еще сильнее, чем в то утро, когда Карлос изгнал ее из дома, который она считала родным. Тогда боль была приглушена шоком. Теперь же каждая клеточка ее существа живо чувствовала оскорбительность этого изгнания, его несправедливость, ужасающую уязвимость и беспомощность нынешнего состояния. Она была одинока, ничем не защищена от ударов и капризов бездушного мира.
– Я скоро вернусь, – сказала она Ханне. – Через несколько минут.
Сорвав шаль с крючка, Мэри выскочила за дверь.
Стройные ряды платанов, когда-то украшавшие Пляс д'Арм, были вырублены. Теперь площадь представляла собой пустой, изрытый канавами квадрат темной земли. Лишь кое-где проглядывали пучки нескошенной травы и сорных растений. Площадь, раскинувшуюся под серым низким небом, продувал холодный ветер, который трепал уголки шали Мэри, залезал ледяными пальцами за воротник. Он швырял в нее пыль, поднятую на площади; пыль кусала ей щеки и лоб, жалила в глаза.
Мэри побежала, преследуемая ветром. Юбки ее раздувались на ветру, лицо было мокрым от слез. Она устремилась к собору, расположенному на площади, надеясь найти там убежище.
Она, не задумываясь, опустила пальцы в купель и поспешно перекрестилась – насущная потребность гнала ее дальше, внутрь дома божия.
Там она опустилась на колени и стала молиться, тихо рыдая:
– Отец небесный, Пресвятая Богородица. Я одна. Мне страшно. Утешьте меня. Не оставляйте меня.
Каменный пол, на который опирались ее колени, напомнил ей пол в часовне при монастырской школе, а холод в огромном соборе – свежий горный воздух Пенсильвании. Запах воска и ладана казался родным, и у Мэри отлегло от сердца. Боль ушла в свой темный уголок и снова закрылась на засов.
Мэри побежала обратно в магазин, к серебристым кружевам для своего платья. Ветер дул ей в лицо. Скоро она повеселится с друзьями. У нее есть друзья, есть люди, которым она дорога.
Ханна была только счастлива взять на себя все заботы о магазине, пока Мэри сходит к парикмахеру.
– Если креольские дамы захотят что-нибудь купить, пусть только покажут пальцем. Я и без всякого французского пойму, чего они хотят.
Когда Мэри вернулась в магазин, Ханна громко вскрикнула – настолько изящны были взбитые локоны и косы, уложенные на макушке и украшенные лентами. По ее настоянию Мэри взяла шелковый шарф из запасов магазина – прикрыть волосы от ветра и вернулась домой пораньше, в кебе, чтобы подготовиться к вечеру.
Луиза тоже пришла домой пораньше. Войдя в дом, Мэри услышала ее пение. Против обыкновения Луиза пела арию, а не гаммы.
– Луиза, как чудно звучит твой голос! – сказала Мэри.
– А у тебя замечательная прическа!
Они одновременно улыбнулись, радуясь собственному праздничному настроению. Луиза потянула Мэри за руку. Подруги уселись рядышком на постель.
– Слушай, Мэри, мне надо кое-что тебе сказать, пока не явился мой брат. Его имя Майкл, но все зовут его просто Майк. Майк Келли. А он зовет меня Кэти. Понимаешь, мое настоящее имя – Кэтрин Келли. Я его переменила, когда приехала в Новый Орлеан. Разве могут оперную диву звать Кэти Келли? Я и назвалась Луизой Фернклифф. Это звучит намного шикарнее. Майк знает, что теперь я Луиза, но все время забывает. Для него я останусь Кэти, даже если буду петь Лучию де Ламмермур… Наверное, тебе не надо объяснять, что Майк и представления не имеет, что мистер Бэссингтон проявляет ко мне интерес. Пусть остается в неведении. Я отнесу все подарки мистера Бэссингтона в твою комнату. Майку и в голову не придет зайти туда, но я почти уверена, что он ворвется в мою комнату, как только переступит порог дома. Миссис О'Нил позволила мне пригласить его к ужину. Ты переоденешься до ужина или потом?
Они были заняты обсуждением этого вопроса, когда ворвался, как и предсказывала Луиза, Майк Келли. Это был крупный, краснолицый мужчина с рыжими усами и густыми бакенбардами.
– Конечно же, я помню мисс Мэри, – проревел он, когда Луиза представила их друг другу. – Да я каждый день любовался ее хорошеньким личиком на борту «Царицы Каира». Когда вы, мисс Мэри, променяли старушку «Царицу» на более шикарный пароход, то был скорбный день для всех нас.
– И не говорите, – сказала Мэри, вспомнив, что пересела она по предложению Розы Джексон. Не предаваясь долгим сожалениям, она спросила о Джошуа.
– Все такой же! – Майк расхохотался. – Гордый, как Сатана, но никто не обращает на это внимания. Сейчас он в Батон-Руже – хочет встретить Рождество с семьей. А я вот сюда приехал, побыть с моей маленькой сестренкой. А потом отправлюсь в Калифорнию, кучу золота добуду. Кэти вам не рассказывала?
– Рассказывала. Это так увлекательно.
– Когда вернусь через годик-другой с мешком золотых самородков с кулак величиной, будет еще увлекательней. Один парень с парохода говорил…
Майк занимал их рассказами о старательском счастье до самого ужина. За ужином он повторил все эти истории. Миссис О'Нил и оба Рейли слушали его, затаив дыхание. Однако Пэдди Девлина куда больше интересовали локоны Мэри, нежели золотые самородки. Он не мог отвести от нее глаз.
– Извините, если что не так скажу, мисс Мэри, только вы сегодня удивительно красивы, – сказал он, когда Мэри вышла в своем серебристо-голубом бальном наряде.
– За что же тут извиняться, Пэдди? – весело отозвалась она. Направляясь на свой первый бал с завитыми волосами и в серебристых туфельках, она чувствовала себя очень красивой. Она не знала точно, что ее ожидает, но не сомневалась, что это будет прекрасно.
Бальная зала была небольшая и не очень роскошная. Пол, хотя его и натирали днем, остался шершавым, а от сквозняков, бивших из оконных щелей, пламя в керосиновых лампах шипело и испускало дым. Но стены были украшены гирляндами из ярко-зеленой тафты, а высокие бальные стулья сверкали позолотой. Играли три скрипача и аккордеонист. Музыка была быстрая, веселая, и те, кто не танцевал, хлопали в ладоши, аккомпанируя музыкантам.
