– Мерни, – прошептала она, не веря своим глазам. – Мерни, я и не думала, что мы с тобой когда-нибудь еще увидимся.
Она упала в обморок от радости. Увидев его в зале суда, она на время забыла даже об Аароне. Любовь, которую она долго подавляла в себе, напомнила вдруг о себе с новой силой. Первая ее мысль была: «Слава Богу, он жив. Он здесь, рядом. Он поможет нам, и все теперь будет хорошо».
Он грустно улыбнулся.
– Меня трудно убить, Теодосия. Извини, я так напугал тебя. Я не подумал, как неожиданно будет для тебя мое появление.
Она пожирала его глазами. Он, всегда худой, отощал еще больше. Кожа его была покрыта темным загаром. Руки загрубели, стали мозолистыми. Она дотронулась до одной из них.
– Мерни, ты такой холодный, такой невозмутимый. Разве ты не рад, что вернулся? Добился ли ты своего? Нашел ли другой океан?
– Да, и океан, и горы, и большие реки.
– А дикари там есть? Я боялась думать о них, мне было страшно за тебя.
Он засмеялся.
– Да, были дикари, и среди них самый надежный друг, Сакаджавея. Без нее мы ничего бы не смогли сделать.
– Женщина, – быстро сказала она. – А были там еще женщины, Мерни?
Он пожал плечами.
– Были. Француженки-проститутки в Сент-Луисе.
Она жалобно посмотрела на него. Он ни разу не взглянул на нее с тех пор, как они сели в карету.
– Что с тобой, дорогой? Почему ты так холодно разговариваешь со мной? Мне больно это слышать.
– Я сожалею, – ответил он сухо. – А как ты думаешь, весело ли мне разговаривать с дочерью человека, который хотел оторвать от Союза те самые земли, за приобретение которых я боролся четыре года?
– Это неправда! – закричала она. – Его интересовала только Мексика!
– И все, что он мог бы захватить, – зло сказал Мерни. Он, хотя она не понимала этого, злился не только на Аарона, но и на нее тоже. Почему она до сих пор так волнует его? Он уже думал, что исцелился от любви к ней, которая стала сном. Но, когда он увидел ее в суде, это потрясло его.
– Ты не понимаешь, – стала она внушать ему. – Если некоторые из западных земель могут отделиться, это их дело. Они не чувствуют связи с Вашингтоном, и они слишком далеко. Они стремятся создать новую нацию.
Он был тронут ее искренней горячностью. Как выдрессировал ее отец, подумал он с грустью. Она переняла его умение доказывать, что белое – это черное.
– Надеюсь, тут ты ошибаешься, – сказал он с усмешкой. – Меня ведь назначили губернатором тех земель, которые, как ты говоришь, готовы к мятежу.
– О! – Она была озадачена. До сих пор она не представляла себе его в виде важного лица, хотя и любила его. Он мог быть секретарем, капитаном или начальником безнадежной экспедиции нa край света. А теперь губернатор земель размером с Европу? Почему это, подумала она, вдруг почувствовав злость. Чем он мог заслужить это, когда такой человек, как ее отец – в тюрьме? Да ведь он – друг Джефферсона заклятого врата отца. А она забыла это, Обрадовалась встрече.
– Почему ты приехал на процесс, Мерни? – спросила она.
Он помедлил с ответом, и ее надежда на ответ «Увидеть тебя и помочь тебе» – пропала. Вместо ответа он сказал:
– Это твой дом? – Карета остановилась. Она холодно кивнула. Мерки обратился к Тео.
– Можно мне войти? Я хочу кое-что сказать тебе.
Внутри было прохладно. Мерни смотрел, как она уселась напротив, у холодного очага. Вдруг они оба вспомнили о своем расставании. Воспоминание о поцелуях и объятиях растревожило их, они не могли смотреть друг на друга, может быть, думал он, если бы они на самом деле были любовниками, то они были бы сейчас довольны и спокойны. Он напрягся. Нельзя допустить повторения тех сумасшедших дней в Вашингтоне. Он был уверен, что это позади, пока не увидел ее. Он ведь прибыл по поручению президента, полностью разделяя его вражду к Аарону и, готовясь выступать с новым свидетельством против него. Он поймал за хвост «заговор», проезжая Сент-Луис, где поговорил с людьми, болтливыми за стаканом. И они сообщили ему много деталей.
– Поезжай туда, Мерни, и выступи под присягой, – сказал ему Джефферсон, – а то мне не по нраву эта канитель, которую там развел Маршалл.
Этого человека давно следовало повесить, а ты популярен. И твое новое положение губернатора придаст вес твоим словам.
Он с радостью согласился, не подумав о Теодосии. Тогда все выглядело просто: ее отец-негодяй, угроза для страны! А вдруг это все ранит ее? Вдруг она его теперь возненавидит? Теперь сентиментальность и страсть мешали ему ясно видеть свою цель.
– Я приехал свидетельствовать против Бэрра, – сказал он подчеркнуто резко.
Она насторожилась как зверек, почуявший опасность.
– Свидетельствовать о чем?
– О том, что я узнал в Сент-Луисе.
– Но ты не выступишь, это невозможно…
– Почему? Потому, что мы с тобой любили друг друга? Это основание для дураков… или для женщин.
«Любили друг друга» подумала она с болью. Что же, все в прошлом? Он здесь просто для того, чтобы нам навредить? Она должна как-то предотвратить новую опасность.
– Конечно, ты теперь губернатор, большой человек. Не удивительно, что ты больше не чувствуешь… привязанности в дочери попавшего в беду узника. Конечно, я была куда привлекательнее в качестве дочери вице-президента.
– Вздор! – взорвался он. – Нечего лицемерить со мной, Теодосия.
Она молчала, лихорадочно пытаясь что-то придумать. Неизвестно, что у него за доказательства, но он был на Западе, прислан Джефферсоном, и к его словам будут прислушиваться. До сих пор у обвинения были лишь показания садовников и грумов, а тут будет по-другому. А если он больше не любит ее, она безоружна перед ним. Она поглядела ему в глаза, и сердце ее радостно забилось. Она воскликнула:
– Ты все еще любишь меня, Мерни! Я вижу это! Меня не обманешь. Слушай…
Она побежала к фортепьяно, села за него и стала играть. Она отчаянно старалась, чтобы магия музыки подействовала на него, пробудив в нем прежние забытые чувства.
«Как волны моря, убегая…»
Он слушал сначала неохотно. Она хочет смягчить его такими фокусами. Детская наивность. Женщины всегда цепляются за прошлое. Постепенно, однако, он заслушался, забыв о своем недовольстве. Он почувствовал трепет, словно на пороге открытия. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это чувство ожидания. «Вот, сейчас, – думалось ему, – это произойдет: Я пойму все…» Однажды, года два назад, на земле Манданнов, когда он в одиночестве стоял на восходе солнца на вершине огромной горы, у него возникло такое же чувство. Тогда все опасности и лишения экспедиции показались ему ничем. Горный воздух принес ему умиротворение, и на мгновение чувство причастности к вечной истине, как сейчас ее голосок, хоть сама она этого не знала.
