Хюррем усмехнулась чуть более открыто:
– Да уж, воистину не все рассказала тебе мать! Ответь еще вот на какой вопрос: есть ли у тебя брат или сестра?
– Есть брат. Мы родились в один день и в один час.
– Кто из вас старший?
– Этого никто не знает, госпожа. Моя мать запретила повивальной бабке раскрыть это даже ей самой.
– Все сходится… – почти прошептала Хюррем, а затем другим, уже повелительным тоном произнесла: – Ступайте за мной, девушки. Клянусь Аллахом, многое мне нужно будет вам рассказать… да и выспросить о многом.
«Кто бы сомневался», – подумала Айше, безропотно следуя за подругой и за той, кого ненавидела больше, чем самого шайтана, хоть и не следует правоверной поступать таким образом.
Того, что она услышала, когда села с проклятой ведьмой в паланкин, Айше век бы не желала слушать, да только вот нельзя было закрыть уши и глаза, нельзя выпрыгнуть из паланкина, нельзя даже схватить кинжал и навеки заткнуть грязный рот хасеки Хюррем… той самой, убийцы всей родни… той, которая оказалась бабушкой Джанбал.
А значит, и бабушкой Джанбека.
Того, кого Айше любила больше, чем самого Аллаха, хоть и не следует правоверной поступать таким образом.
Сердце Айше билось раненой газелью в силках. Мысли путались, словно пряжа, которой играет шаловливый котенок. Что же ей делать? Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного, как поступить?
Что выбрать – любовь или ненависть?
И решение пришло, как глоток воды из арыка в летний полдень, когда на небе нет ни облачка, когда освежающая прохлада возможна лишь возле лениво журчащей воды. Что есть у Айше сейчас? Подруга да возлюбленный.
Больше ничего нет.
И если удовлетворит Айше свою жажду мести – а еще неведомо, удовлетворит ли, сможет ли насытить демона ненависти вражеской кровью, – то потеряет и подругу, и любимого.
Потеряет душу свою, то, что выражается словом «джан».
Не может Айше потерять свою Джан. Своего Джан. Душу свою, сердце, все, что в мире есть дорогого. Не может.
Стало быть, о мести нужно забыть.
Это будет непросто – как на части разорваться. Уж кто-кто, а Айше-султан себя знала. Знала, как она упряма, как сильна в ее сердце сорная трава злобы. Но если в итоге, когда свершится месть, потеряешь душу свою…
Нет. Никогда и ни за что.
В конце концов, уговаривала себя Айше, разве она обязана любить роксоланку Хюррем? Разве должна уважать ее, как мать своего мужа? Нет, мать Джанбека – Эдже-ханум… ну, или Орыся, неважно. Женщина, сбежавшая от собственной матери к возлюбленному. Значит, тоже не слишком уважала Хюррем?
Мысли были опасными, но Айше думала об этом с блаженной улыбкой. Ведь все, что отвлекает от раздумий о мести, нынче хорошо.
Джанбал о чем-то тихо и сосредоточенно разговаривала с бабушкой.
10
…Для правоверных понятие святости не вполне допустимо. Оно слегка многобожию сродни, потому гяуры-машаякчи в святых и веруют. Ну, так они ведь вообще считают, что у Аллаха была жена Марьям и сын Иса, который вдобавок еще и отцу равносущностен. Тьфу, даже слушать такое – харам!
Тем не менее, правоверные, трудно не признать: все равны перед Аллахом, но некоторые особо заслуживают его милости. Настолько, что могут, наверное, ходатайствовать перед ним за других. А что это и есть, как не та святость, о которой говорят машаякчи-христиане?
Ну, надо думать, муллы и муфтии сумеют найти множество важных отличий. Однако мы – люди простые, нам скорее сходство видно.
И уж что Яхья-эфенди особо угоден Аллаху – так это известно всякому. Даже гяурам.
Чтобы отрицать такое, мало быть нечестивцем, надо быть вдобавок круглым дураком, да и просто сволочью. Не перед Аллахом даже (то есть и перед ним, конечно), а просто перед людьми.
* * *
Айше полюбила бы Яхью-эфенди лишь за одно только то, что он возвысил свой голос против казни ее отца и впал в немилость у султана за требование вернуть в Истанбул ее бабушку, великую Махидевран-султан. Но, пожив здесь некоторое время, Айше поняла: не любить Яхью-эфенди было просто невозможно.
Святой человек. Во всем святой, как ни посмотри, о чем ни подумай.
Целый день Яхья-эфенди пропадал то в садах, то на виноградниках, помогая своим последователям копать землю и собирать плоды. И вовсе не затем он делал это, чтобы стяжать земных благ, но лишь для того, чтобы избежать мирской суеты и не впасть в грех накопительства. Аллах велел в поте лица своего обрабатывать землю, и Яхья-эфенди был верен заветам Аллаха. Если же он не был в саду, то преподавал в своем медресе или писал стихи, скрываясь под именем Мюдеррис – «Учитель». Впрочем, что значит «скрываясь»? Как сияние солнца нельзя запрятать в один фиал, так величие Яхьи-эфенди невозможно было утаить, какое бы имя он ни принял, не желая излишней славы.
А по утрам и вечерам Яхья-эфенди принимал посетителей. Образованные люди шли к нему за мудростью, дабы познать величие Аллаха и прикоснуться к святым тайнам. Люди попроще хотели вещей низменных: удачно пристроить замуж некрасивую дочь, отстроить сгоревшую лавку пряностей, устроиться на работу каменщика или пекаря… Яхья-эфенди не отказывал никому и никогда. Айше порой не могла понять, как святой умудряется успеть всюду, помочь каждому, объять необъятное и осуществить неосуществимое. Джанбал смеялась и говорила: «Ну так на то он и святой!», но Айше знала, что ее подруга тоже восхищается Яхьей-эфенди, великим Моллой Шахзаде, тем, кого живущие возле Бешикташа греки звали «учителем-похитителем» за то, что он крадет человеческие сердца, забирает себе любовь и расположение. Только это и брал Яхья-эфенди за свои труды, а остальное ему было не нужно.
И горько было Айше, что Кануни Сулейман отвернулся от того, кого раньше звал старшим братом – агабеем. Иблис затуманил султанский разум, нечистый заставил султана разозлиться от правды, отойти от света и повернуться к тени, нечистый, и никто иной… А раз так, то святым не место рядом с тем, кому в оба уха шепчет советы злокозненный иблис. И раз султана не спасти, то Яхья-эфенди отправился спасать тех, кого мог. Благо даже иблис не сумел уговорить Сулеймана Великолепного возжаждать крови своего молочного брата.
Достаточно ему уже было крови султанских детей.
И поселился Яхья-эфенди в Бешикташе, собирая щедрые пожертвования от богатых людей, но не накапливая их, а раздавая. Ибо сказал Пророк (мир ему!): «Когда умрет человеческое дитя, прервутся его деяния, кроме трех: действующей милостыни или знания, которым пользуются, или праведного потомка, молящегося за него». Что ж, за Яхью-эфенди есть кому молиться, да и знаний он вложил в головы правоверным столько, сколько не в каждой библиотеке сыщешь. В школах, построенных им, бесплатно обучались дети живущих здесь мусульман. Что же до вакха, то есть добрых дел, постоянно приносящих мусульманам пользу, то немало колодцев вырыто было на деньги, которые собрал Яхья-эфенди, и немало домов выстроил Яхья-эфенди для бедняков, а уж об обычной милостыне и говорить нечего – без счета раздавал ее Молла Шахзаде! И никто из посетителей не уходил от него обездоленным, а если проситель приплывал к Яхье-эфенди с другого берега Босфора, то святой обязательно оплачивал услуги лодочника.
