— О! — воскликнула она с огромным облегчением. — Вы же не знаете.
Его лицо просветлело при этом возгласе.
— Нет, но я стремлюсь узнать.
— Ну, разумеется, — сказала она, и принялась рассказывать ему о нападении на нее и Рене.
Арман стиснул в руках бокал и, уставившись на него, качал головой.
— Я никуда не гожусь, я настолько бесполезен для вас. Сначала я находился слишком далеко, чтобы прийти вам на помощь, когда вас оскорбляла эта офицерская свинья, и мог лишь наблюдать со стороны, пытаясь добраться к вам. А теперь это. Я жажду быть вашим защитником, но в нужный момент подвожу вас.
Его раскаяние было искренним, это не было притворной жалобой светского знакомого. Она тронула его за руку.
— Не огорчайтесь. Ваше сочувствие значит для меня больше, чем ваша защита.
— Правда? Как вы добры, — сказал он, схватив ее руку и поднося ее к губам. — Как добры.
Он сжимал ее пальцы немного крепче, его напряженно-внимательный взгляд свидетельствовал, что он вполне мог бы сказать больше, если ему не помешать. Она быстро продолжила:
— И еще мне совершенно необходимы ваши рассказы, чтобы отвлечься. Пожалуйста, неужели у вас не найдется для меня никаких пикантных подробностей скандала, никаких историй о тайных проделках, чтобы развеселить меня?
Он охотно согласился, снова взял свой бокал с вином и стал развлекать ее рассказом о том, как во время маскарада заметили, что один джентльмен, известный привычкой просыпать на галстук нюхательный табак, выходил из пустой комнаты для карточных игр с дамой, которая стряхивала табак с груди. От этой сплетни он перешел к выходкам двоих пожилых повес, пытавшихся добиться благосклонности пухлой молодой девушки, которая унаследовала не только плантацию у залива Сент-Джон, но и фабрику по переработке индиго, кирпичный склад и разработку на производство
свечей из восковниц местных миртовых кустарников.
— И конечно, — продолжал он, — Рувийера все еще волнует деятельность мадам Водрей. Он утверждает, что она своими руками выдает солдатам наркотики из собственного дома, когда ее управляющий отсутствует.
— Зачем Рувийеру все это? Неужели он надеется добиться, чтобы Водрея отозвали?
Арман пожал плечами.
— Возможно, это обыкновенная месть за все конфликты, в которых ему не удалось взять верх, и особенно за донесения о должностных преступлениях, в которых Водрей обвинял его. Возможно, это еще и избыток служебного рвения. С другой стороны, у него может иметься свой кандидат на должность губернатора. Но если в его намерения входит просто заменить губернатора, он мог бы избавить себя от напрасных трудов. Водрей готов отправиться в Новую Францию и ждет только назначения своего преемника.
— Об этом объявлено?
— Еще нет. Моя тетка в Париже…
— Пишет об этом, я полагаю? — улыбаясь, закончила она за него. — Губернатор будет счастлив.
— Именно так. Для него это будет все равно, что возвращение на родину, хотя я думаю, что по ночам он молится о том, чтобы распоряжение о его переводе дошло сюда прежде, чем индейцы совершат крупный набег или произойдет открытый скандал из-за контрабанды.
Сирен пропустила последнее мимо ушей, ухватившись за слово, от которого в ней вспыхнула тревога.
— Индейцы?
— Я забыл, что вы могли и не слышать об этом. Сегодня утром появились сообщения о нападении на еще одну торговую партию. Один человек убит, другой ранен.
— Их имена? — У Сирен сжалось все внутри при мысли о Пьере и Жане, которые где-то в дикой глуши разыскивают английских торговцев из Каролины и ходят со своим товаром по индейским поселкам.
— Видимо, никто не знает. Мне очень жаль. — Арман знал о ней достаточно, чтобы понимать, как на нее подействуют его новости. — Нападение произошло всего на расстоянии тридцати-сорока лиг вверх по реке. Говорят, Водрей в ярости от такой наглости. Он собирается послать нашим союзникам — чокто просьбу о встрече в Мобиле для переговоров — весьма рискованная затея при данных обстоятельствах.
— Рискованная для губернатора?
— О, не беспокойтесь, его надежно защитят королевские солдаты. Но для того, чтобы чокто вообще воспринимали его всерьез, от него потребуется больше, чем просто обаяние и дипломатия. Ему понадобится раздать множество дорогих подарков.
— Которых у него нет, — добавила она. Она видела главный склад. Там даже до пожара не было ничего такого, что произвело бы впечатление и на самого бедного индейца.
— В прошлом ноябре в Мобиле губернатор рассыпал подарки щедрой рукой, но, конечно, от него будут ожидать еще больше, когда он попросит помощи у индейских воинов.
— Если он обратится к Морепа, убедит его в серьезности положения, товары наверняка пришлют?
— Возможно. Мы можем только уповать на то, что они не окажутся никуда негодными. Если Франция не примет мер, она потеряет Луизиану из-за нескольких связок бус и одеял.
— Кажется, это действительно так, — сказала Сирен, поднося руку к голове, которая начинала немного болеть из-за утренних волнений.
— Какой я дурак, надоедаю вам своей болтовней, когда вы плохо себя чувствуете, — сказал Арман с убитым видом. — У вас болит лицо? Не приложить ли к нему холод?
— Нет-нет, — заверила она, опуская руку и выдавливая улыбку. — С вашей стороны очень мило беспокоиться, но у меня ничего не болит.
— Вы уверены? Ваш вид ранит меня в самое сердце. Не мое дело, но… об этом доложили губернатору?
— Я думаю, Рене ему расскажет.
— Прекрасно, прекрасно. Значит, проведут расследование.
— По-моему, что-то можно разузнать о раненых, хотя, вероятно, мы узнаем лишь то, что это сброд и что они уже сбежали. Что касается третьего, его невозможно опознать.
— Может, и нет. Но опять же что-то сделать можно. Пожалуй, мне нужно самому навести кое-какие справки.
— Только если это не опасно, а так вполне может оказаться.
— Вам незачем тревожиться. Вот то, что я должен сделать, что я хочу сделать сам для себя.
У нее не было возможности заставить его бросить эту затею. В любом случае, возможно, он мог бы что-то выяснить; он был таким прекрасным источником информации. Она позволила уговорить себя.
Они поговорили о другом, время от времени Арман, бросая взгляд на ее лицо, разражался сочувственными восклицаниями и упреками в свой адрес. Наконец, когда Сирен начинала думать, что он просидит у нее до самого ужина, он ушел, все еще сетуя на то, что не сумел услужить ей.
Марта почти немедленно явилась с кухни, где она, должно быть, прислушивалась, когда Арман уйдет, и начала убирать со стола бокалы и чашки с шоколадом, остатки сыра и пирожных. Она взялась за кувшинчик с шоколадом, когда у двери снова раздался стук, возвещая о другом посетителе. Выразительно взглянув в сторону Сирен, Марта отставила кувшинчик, вытерла руки передником и пошла открывать.
