– Дашка! Я вернусь – слышишь? Пристрою эту дуру куда-нибудь и приеду за тобой. Сразу же! Ты мне веришь, что я тебя не бросаю, что от слова не отказываюсь? Веришь?
– Верю. Не бойся. – Дашка откинула одеяло, спустила ноги с постели и, пошарив руками в воздухе, села рядом с Яшкой на пол. – Я подожду, не беспокойся, – внезапно перешла она на шепот. – Я... знаешь что?
– Что? – так же шепотом спросил Яшка.
– Я... тебя люблю очень. Правда.
Яшка молча привлек ее к себе, осторожно поцеловал раз, другой, третий, даже не сообразив, что впервые целует свою невесту, провел рукой по ее волосам, по бледной щеке. Дашка прильнула к его плечу. Всхлипнула.
– Ничего... Ничего. Это я так. Иди, ступай. Я подожду, я, кроме тебя, никого не полюблю. – Она улыбнулась сквозь слезы, наугад перекрестила Яшку. – Джя дэвлэса{Иди с богом.}.
Яшка поцеловал ее мокрую от слез ладонь, встал и быстро, не оглядываясь, вышел. Как только за ним закрылась дверь, Дашка молча повалилась вниз лицом на смятое одеяло. В такой позе и нашла ее вернувшаяся Настя.
– Дарья! С ума сошла! Ты почему на полу сидишь? Лезь под одеяло сейчас же, совсем без головы девка! Да ты... Ты плачешь? – Настя села рядом с дочерью, встревоженно повернула ее к себе. – Что ты, маленькая? Что тебе этот черт Яшка наговорил? Да я его сейчас...
Дашка покачала головой. Чуть погодя едва смогла выговорить:
– Он у-хо-дит...
– Куда?!
– С Маргиткой.
Настя вздрогнула. Молча помогла Дашке взобраться на кровать, поправила дочери подушку, прикрыла одеялом. Медленно подошла к окну, посмотрела на красную от заката улицу.
Через несколько минут Настя увидела, как из дома выходят двое. Маргитка плакала, волоча за собой огромный пухлый узел. Яшка держал ее за руку и оглядывал улицу. Вскоре он махнул рукой, и от угла не спеша подкатила извозчичья пролетка. Яшка сказал извозчику несколько слов, тот кивнул. Маргитка быстро залезла в пролетку. Брат прыгнул следом, повернулся к дому, и на мгновение Яшкины глаза встретились со взглядом Насти. Но пролетка рванула с места, копыта лошадей застучали, удаляясь в сторону Большой Грузинской, и вечерняя Живодерка опустела вновь.
На второй версте Рогожской дороги под звездным небом бродили кони. Поле было покрыто туманом, из которого появлялись и вновь исчезали лошадиные морды и хвосты, слышался храп, негромкое ржание. Очертания шатров и телег едва проступали в белесой пелене. Над полем висел тонкий месяц. От недалекой реки тянуло сыростью, в воздухе звенели комары, в траве оглушительно стрекотали кузнечики. Угли возле шатров уже догорали. Время перевалило за полночь, табор спал, и лишь у крайнего шатра красные отсветы тлеющих головешек выхватывали из темноты две фигуры – мужскую и женскую.
– Вот так. – Илья, не отрываясь, смотрел на огонь, и в глазах уже рябило от этого. – Вот так...
Варька молчала, попыхивая длинной изогнутой трубкой. Некрасивое лицо сестры не выражало ничего. Взяв лежащую рядом палку, она поворошила угли, и в небо взметнулся сноп пляшущих искр.
– Не потухло бы совсем... Сколько, говоришь, это у вас было?..
– Три месяца.
– Да-а-а... Вот послал бог брата – на лето оставить нельзя! Ну, и чего ты ждал? Ты Настьки не знаешь?
– Так ведь, Варька, я же и раньше...
– Что «раньше»? Раньше другое дело было, хотя и тоже ничего хорошего... Сам, что ли, не понимаешь? – Варька, отложив трубку, нахмурилась. – Ну, что у тебя головы нет, я всегда знала. Но Маргитка-то чем думала? Цыганская девчонка, понимать должна была...
– Наверное, тоже ничем. – Илья вздохнул. – Знаешь, она совсем ничего не боялась. Это я боялся, а она... – Он поморщился, как от боли, вспоминая. – Даже сейчас ее вижу... Глаза закрываю и вижу. Сидит, смотрит на меня своими пятаками зелеными и говорит: «Не жалею ни о чем. Не хочу без любви жить и тебе не дам...» Дэвлалэ!
– Вон куда... – без улыбки удивилась Варька. – Влюбилась, значит, девочка без памяти. Ну а ты-то что? Не мальчишка вроде, чтобы так голову терять. Вот здоровый-то он, наверное, был, хвостатый, рогатый...
– Кто? – испугался Илья.
– Бес.
– А... – криво усмехнулся он, – который мне в ребро, что ли? Наверное, здоровый. Знаешь, может, ты и правду говоришь, что головы у меня нету... Только, боюсь, я и сейчас ее люблю. Ее, Маргитку.
– Как ты сказал? – изумленно переспросила Варька, опуская трубку и поворачиваясь к нему. Илья не поднимал глаз, чувствуя, что даже спина у него горячая от стыда. Ведь по пальцам можно было перечесть случаи, когда он говорил вслух такие слова. Но сейчас уже нечего было терять, и, в конце концов, не затем он пришел сюда, чтобы врать.
Варька выкатила палкой из углей несколько черных картофелин и придвинула их к Илье.
– Бери.
Он сапогом затолкал картошку в траву.
– Пусть в росе остынет... Варька! Ну, что я делать должен?
– Что делать... Откуда я знаю? – Варька кидала с ладони на ладонь горячий клубень, морщилась, роняла на траву хлопья золы. – Значит, любишь девочку? Так и бери ее, живи с ней. Настька тебя, сам говоришь, отпустила.
– Не могу. Все-таки годы уже не те. У меня семья... Мальчишки еще маленькие, Дашку пристраивать надо. И... как я с Маргиткой жить-то буду? Я через десять лет стариком стану, а она только по-настоящему бабой заделается. И найдет себе мужика помоложе. Куда мне тогда деваться? В монастырь?
– Так чего же ты мне голову морочишь? – рассердилась Варька. – Вставай, морэ, кругом шагом марш – и к жене обратно!
– «Кругом шагом марш...» – проворчал Илья. И умолк, глядя в черное поле, где чуть слышно фыркала чья-то лошадь.
– Ну, не балуй! – сердито прикрикнула Варька на нее. – Илья, нельзя же так. Ведь, если подумать... Эй, кто это там идет? Ефим, ты? Лачо бэльвель!{Добрый вечер!}
Из темноты теперь уже отчетливо послышались приближающиеся шаги, лошадиное всхрапывание. Вскоре в розовый круг света вошел молодой невысокий цыган. В поводу он вел большого гнедого жеребца.
– Здравствуй, биби Варя! Будь здоров, Илья Григорьич!
– Ну – богатый, что ли, чяворо? – улыбаясь, спросила Варька.
– Богаче царя небесного! – Цыган блеснул хитрыми глазами. – Вот, взгляни, Григорьич, какой красавец! До самой Сибири довезет и пить не запросит!
– Сменял? – полюбопытствовал Илья, вставая и рассматривая жеребца. – У тебя же, кажись, мерин вислопузый в оглоблях бегал...
– Вот его и сменял! – расхохотался Ефим так, что жеребец, всхрапнув, шарахнулся в сторону. – Гаджо на Конной дурак дураком попался! Мы с Колькой его за полчаса уломали да еще магарыч стребовали! И-их, пропал теперь мой вислопузенький... Со дня на день ведь подохнуть собирался, еле на ногах стоял, на ночь жердями подпирали!
