– А вы, мэм? Вы тоже влюбились?
– Нет, нет! Он мне очень понравился, но у меня и в мыслях не было, что он сделает мне предложение. Он был на двадцать лет старше меня, как тебе известно, и казался мне стариком. Однако я его очень уважала и с благодарностью приняла его предложение. Тетушка сказала мне, что неприлично выказывать такую откровенную радость на помолвке, но сэр Тимоти так не думал: он был счастлив моей радости, потому что боялся, что окажется слишком стар, чтобы сделать меня счастливой. Семейство Брумов считало, что я вскружила ему голову. Его сестра Мария – весьма одиозная женщина! – сказала ему, что он скоро станет рогоносцем, если женится на девушке, которая ему в дочери годится. Какая вульгарность! Я всегда радуюсь, что она не умерла раньше, чем смогла убедиться в моей порядочности и была вынуждена признать, что судила обо мне злобно и несправедливо. Но они все не любили меня, а уж Филипп – так положительно меня ненавидел! Он был весьма неприятный мальчишка – такой же самодовольный, как и теперь! Но я наперекор всему вышла замуж за сэра Тимоти и искренне к нему привязалась. Он мечтал о наследнике, и, когда родился Торкил, его благодарность не знала границ. Его первая жена была равнодушна к лондонской жизни, поэтому городской дом Брумов был продан, но, зная мою любовь к Лондону, он купил для нас дом на Беркли-стрит. Как я была тогда счастлива!.. Целых три года! Один сезон в Лондоне; затем Брайтон; затем снова в Лондон на несколько недель; визиты к нашим близким знакомым, большие домашние приемы, не просто так! Все мы были театралы: я помню спектакль «Кто последний?» в театре «Прайори», в Станморе, где леди Кэйр играла главную роль, – очень смешной фарс, и прекрасно поставленный! Мы устраивали вечеринки и здесь – обычно во время охотничьего сезона. Однажды я устроила здесь рождественский вечер. Это был триумф, просто триумф! А еще…
– А где же был Торкил? – прервала ее Кейт. – Вы брали его с собой?
– Боже правый, конечно нет! Одно время я оставляла его в Лондоне, но там он все время болел, и сэр Тимоти стал бояться, что мы его потеряем. Тебе, наверное, говорили, что все его дети от первого брака умерли. Поэтому я отправила Торкила вместе с кормилицей сюда.
– Как вы могли выдержать расставание с ним! – воскликнула Кейт, не успев себя сдержать.
– Милое дитя, я никогда не скрывала, что не отношусь к числу тех женщин, которые кудахчут над своими детьми! По чести сказать, я нахожу их невыносимо скучными! Они вечно причитают, распускают слюни, жалуются на болезни! Притом кормилица управлялась с ним гораздо лучше, чем смогла бы я… если бы у меня было на это время. Роль хорошей хозяйки салона требует массу сил и времени, скажу я тебе. А я была хорошей хозяйкой. И вдруг все это кончилось…
Леди Брум замолчала, предоставляя Кейт возможность выразить сочувствие. Кейт была в замешательстве: сама она никогда не страдала подобными амбициями, а немеркнущая память о матери, которая никогда не смогла бы покинуть ни мужа, ни дитя, мешала ей оценить, что значило для тетушки вынужденное расставание с великосветской жизнью. То, что это значило очень много, можно было прочитать в ее лице. Леди Брум вглядывалась в прошлое застывшими, горестными глазами, сурово сжав губы. В отчаянии Кейт пробормотала:
– Должно быть, вам пришлось трудно, мэм. – Ее слова вернули леди Брум из забытья. Она перевела взгляд на Кейт и произнесла с пренебрежительным смешком:
– Хм, трудно! Нет, тебе этого не понять!
– Видите ли, я, наверное, не смогла бы получать удовольствие от той жизни, которую вы описываете, – извиняющимся тоном сказала Кейт. – Поэтому я не способна разделить ваши чувства. Но я понимаю, конечно, что поселиться здесь навсегда, оставив то, что вам так дорого, было, наверное, большой жертвой с вашей стороны.
– Никто не знает, чего мне это стоило. Никто, даже Сидлоу! Но при всех моих грехах я никогда не принадлежала к числу женщин, которые способны только рыдать и жаловаться на судьбу, впадать в летаргию и наводить на всех окружающих уныние своим несчастным видом! И никто – даже Мария! – не мог упрекнуть меня, что я пренебрегала своими обязанностями по отношению к больному мужу! Я продала городской дом; я взвалила на свои плечи заботы, с которыми сэр Тимоти по слабости здоровья не мог управиться; я посвятила себя Стейплвуду, зная, как он им дорожит! До той поры я не вникала в родословную Брумов, но ради его удовольствия начала изучать их семейные записи и приводить их в порядок. Я думала поначалу, что это будет нудное занятие, но потом заинтересовалась, и сейчас, я полагаю, знаю о Брумах больше самого сэра Тимоти, а иногда мне даже кажется, что мне до их рода гораздо больше дела, чем ему! Но один вопрос его всегда волновал, хотя он не говорил об этом со мной. Я однажды нашла их генеалогическое древо на дне старого бюро, набитого пожелтевшими письмами, счетами и забытыми распоряжениями, и обнаружила, что на протяжении двух столетий поместье и титул Брумов переходили от отца к сыну, и эта цепь ни разу не прерывалась! Много ли других семейств могут этим похвастать? Я поняла, почему сэр Тимоти так тревожился, когда Торкил подхватывал всякие детские болезни, и осознала определенно, что это будет не по моей вине, если Торкил рано сойдет в могилу, подобно детям сэра Тимоти от первого брака.
Кейт, которая слушала эту речь со все возрастающим беспокойством, почувствовала, что ее начинает мутить, и поэтому ухватилась как за соломинку за почти фанатический блеск в глазах леди Брум и за слабую торжествующую усмешку, тронувшую ее губы. Доктор, подумалось ей, был определенно прав, когда говорил, что тетушка еще нездорова: ее, очевидно, лихорадило.
– Но ведь этого не случилось, не правда ли? – сказала Кейт. – Вот вам еще одна цель, которой вы достигли! Тетушка, дорогая, вы мучаете себя фантазиями, которые просто-напросто результат вашей слабости после лихорадки! Пожалуй, мне стоит сейчас уйти. Доктор Делаболь предупреждал меня, что ваше состояние хуже, чем вам кажется, и я вижу, что он прав! У вас в голове полный сумбур, и с моей стороны было бы неосмотрительно принять за чистую монету хоть что-нибудь из того, что вы здесь наговорили! Я не очень сильна в медицине, но понимаю, что люди, только что перенесшие тяжелую лихорадку, не могут полностью отвечать за свои слова, сказанные в период упадка сил и душевной депрессии. – Говоря это, Кейт собралась встать со скамейки, но ее остановило движение леди Брум, которая резко откинулась назад в своем кресле и отчеканила, едва сдерживая бешенство:
– Хватит притворяться глупее, чем ты есть! Сиди смирно!
Она отшвырнула мягкую шаль, которой были укрыты ее ноги, встала с кресла и принялась мерить комнату шагами с нервозностью, сильно встревожившей Кейт. Через некоторое время, сумев справиться со своей неожиданной вспышкой гнева, леди Брум произнесла с волевым спокойствием:
