Криспин кивнул и потер то место на шее, куда во время их разговора о Констанции едва не вонзился кинжал Лоуренса. Тогда они и договорились разыграть эту сцену.
— Когда ты предложил устроить этот спектакль, я согласился без колебаний, потому что верил в ее любовь, — покачав головой при мысли о собственной наивности, сказал Лоуренс. — Я понимаю, что другого способа убедить меня не существовало. Это было невозможно. Она так прекрасна. Я считал ее совершенством. — Его голос дрогнул. — Господи, Криспин, я так любил ее!
— Я знаю. — Криспин обнял друга за плечи. — Она действительно очаровательна.
— Как я мог быть таким идиотом? — взвыл Лоуренс. — Сначала мне были нужны ее благородная кровь и титул, и я думал, что она нужна мне потому, что когда-то принадлежала тебе. Но потом все изменилось. Я готов был сделать для нее все, что угодно. Все. Я готов был оставить Лондон и бежать с ней куда глаза глядят. Она сказала, что выйдет за меня замуж сегодня же, если я помогу ей сжечь этот склад и избавиться от памяти о прошлом, чтобы вместе начать новую жизнь. Она сказала, что хочет выйти замуж во Франции, и велела заготовить для нас паспорта. Я никогда не подозревал о том, чем она занимается. Я понятия не имел о фальшивых деньгах, обо всем этом. — Он обвел рукой комнату. — Я не догадывался о том, что такое вообще может быть. Но я должен был спросить ее. Я должен был выяснить, почему она так держится за меня, зачем я ей нужен. — Он закрыл глаза и стиснул зубы. — Ради ее любви я готов был бросить все. А она просто использовала меня.
Они сели на край чана с известью. Криспин постарался утешить друга как мог:
— Ты не первый и не последний, кого обманула женщина.
— Очень мило с твоей стороны, что ты это заметил, но кто еще позволил бы довести себя до такой степени саморазрушения? Ты слышал, сколько ненависти было в ее голосе, когда она обращалась ко мне? Неподдельной ненависти! Она ненавидела меня все это время. И когда обещала выйти за меня замуж, и когда собиралась взвалить на меня вину за убийства и за операцию с фальшивыми деньгами, и когда как-то иначе использовала меня. А я ничего не подозревал. — Он потер кулаками глаза. — Я любил ее все сильнее и все больше доверял ей.
Он помолчал, а потом добавил, все еще не отрывая кулаков от глаз:
— А ты здорово владеешь кочергой. Если бы я не был готов к нападению заранее, то моя жизнь была бы под угрозой.
— Только угроза исходила не от меня, а от Констанции.
— Значит, все, что ты говорил, правда? — взглянул на него Лоуренс.
— Да, только твое имя в этой истории надо заменить на имя Констанции, — кивнул Криспин.
— Но как ты догадался, что это она, а не я? То, что ты рассказал вполне логично.
— То, что Ричарда Тоттла убили в твоем клубе, убедило меня в твоей невиновности. Я понимал, что даже если ты захотел бы убить человека из-за любви или по какой-нибудь другой причине, то не стал бы этого делать в своем клубе. Честно говоря, шантаж немного спутал мне карты.
— Мне тоже, — признался Лоуренс. — После того как ты пришел ко мне и рассказал про горящие стены, у меня с Гримли состоялся серьезный разговор. Помниться, как-то за обедом несколько лет назад мы придумали гениальную схему шантажа, но я тут же отказался от нее, потому что шантаж — дело грязное и недостойное. Гримли не обладал столь высокими нравственными представлениями и решил применить мою схему на практике, дойдя до того, что стал шантажировать Констанцию.
— Теперь понятно. А я не мог представить себе, кто, кроме тебя, в состоянии до такого додуматься. Но я всегда знал, что ты не станешь заниматься шантажом. А как же все-таки с горящими стрелами?
— А, мои ребята делали эту работу для королевы. Это секретное изобретение, и такие стрелы могли быть только у нас. Поэтому когда ты рассказал о пожаре в своем доме, я понял, что это дело рук кого-то из моей организации. Но ты не договорил, почему перестал подозревать в убийстве меня? Почему ты решил, что это Констанция?
— По нескольким причинам. Тот человек, который стоял за всем этим, должен был обладать серьезным влиянием на лорда Гросгрейна, а таких людей всего четверо: Софи, Бэзил Гросгрейн, Констанция, а через нее и ты. Если исключить из списка подозреваемых тебя и Софи, остаются двое, и Констанция из этих двоих больше подходит для такой роли. Она появилась здесь во время первой операции фальшивомонетчиков, ей нужен был алхимик, и это единственное объяснение ее брака с лордом Гросгрейном. Но у меня не было полной уверенности до тех пор, пока я не встретился с Бэзилом. Когда у них в доме констебль спросил его о том, где он был во время обоих убийств, он смутился и растерялся, а Констанция пришла ему на помощь, заявив, что он был с ней. Его алиби было ложным, и впоследствии он сам признался в этом, тем самым косвенно признавая и то, что у Констанции тоже не было алиби. Иными словами, она предложила ему алиби, чтобы иметь алиби самой. Когда я узнал об этом, я понял, что она убийца и фальшивомонетчица.
Наступила долгая пауза, после которой Лоуренс спросил:
— Придя ко мне, ты уже знал, что мы с Констанцией любовники. Как ты догадался?
— Мне помогла Софи. Она видела тебя в гардеробной Констанции в весьма интимной позе. Софи решила, что это был я, хотя видела мужчину только со спины. Тогда я догадался, что это был ты. Тем более что накануне, когда я пришел к тебе, ты писал любовные стихи.
— Ты не мог этого знать, — растерялся Лоуренс. — Как ты мог увидеть их сквозь стол?
— Никак. Я увидел их на промокательной бумаге на твоем столе, когда поднялся, чтобы уходить. Стихи неплохие, но тебе следовало бы знать, что «Констанция» лучше рифмуется с «тарантулом», чем с «моей ласковой куколкой».
Лоуренс не знал, плакать ему или смеяться. Наконец он вымолвил запинаясь:
— Ты поэтому отпустил ее? Из-за меня?
— Я не отпускал ее. Склад окружен королевскими стражниками. Их двадцать. Они пришли, чтобы арестовать ее.
— Выходит, ты действительно Феникс? — изумленно спросил Лоуренс.
— Уже нет, но я был им. Сегодня Феникс выходит в отставку, — ответил Криспин, думая уже о другом. — Но моя отставка, вся моя жизнь не будут стоить ломаного гроша, если я снова не увижу Софи и не исправлю то, что успела натворить Констанция. Давай-ка выбираться отсюда.
— А с чем рифмуется «Софи»? — насмешливо поинтересовался Лоуренс. — Может быть, с…
Поэтическая интерлюдия Лоуренса внезапно прервалась, когда они открыли дверь комнаты и остолбенели на пороге. Увлеченные беседой, они не заметили, что температура в помещении поднялась, за дверью раздается характерное потрескивание, и все заволокло едким дымом. Пол, засыпанный порохом, был объят пламенем, грозящим дотянуться до бочек, расставленных по всему складу, и вызвать мощный взрыв.
