Когда Гришка наконец замолчал, Илья долго, старательно выбивал о каблук трубку. Закончив и сунув её за пояс, произнёс:
– Говоришь, это дочь Митро?.. М-гм… Ну, а с ней самой ты разговаривал?
– Было… – Гришка передёрнул плечами. – Она не хочет со мной ехать, у ней дети. Уже четвёртым тяжёлая.
– И что с того?
Гришка изумлённо поднял голову. Лицо отца, казалось, ничего не выражало, лишь чёрные раскосые глаза странно поблёскивали в свете огня. Поймав взгляд сына, он пожал плечами:
– Когда цыганам дети мешали?
– То есть ты говоришь… – не веря своим ушам, начал Гришка.
– Я ничего не говорю. – Илья снова полез палкой в угли. – Тебе жить-то. Только смотри – упустишь, потом все локти искусаешь.
Гришка больше не задавал вопросов. Молча сидел, глядя в костёр, чувствовал, как бегут по спине горячие мурашки, как мешают дышать, теснясь в груди, внезапно навалившаяся радость и бесконечное удивление: как он мог сам за столько лет не додуматься до такой простой мысли? Ведь всего-то и надо было – взять Иринку вместе с её оравой… Всего-то! Такой пустяк! Святый боже, какой он дурень беспросветный…
– Отец, прости меня, я пойду, – сказал он, быстро вставая. – Мне до ночи успеть надо.
– Куда пойдёшь? – всё так же безразлично поинтересовался Илья. – Так они тебе и дадут с ней сговориться.
– А… как же? – растерялся Гришка, вновь опускаясь на место.
Илья присвистнул сквозь зубы, с сожалением проговорив:
– И в кого вы такие получились? Я за тебя думать должен? У тебя ведь, кажется, сестра есть. Дашкой зовут.
– И что?..
– Пошли её к Картошкам, лапоть. Она всё как надо сделает. Понял, или ещё раз повторить, олух царя небесного?
На «олуха» Гришка не обиделся. Улыбнувшись во весь рот, вскочил на ноги, кинул быстрый взгляд на сумрачное небо и заявил:
– Я побежал!
– Стой, жеребец, забрыкал… – Илья, крякнув, тоже поднялся. – Куда ты с ней потом денешься?
– Не… Не знаю.
На сумрачном лице Ильи сменились все оттенки издевательского изумления, но вслух он ничего не сказал. Лишь спросил:
– Деньги есть?
– Есть, но мало…
– Ладно, дам. Приедешь с ней сюда, в табор. Возьмёте мою телегу и коней.
– А…
– Мать-то знает?
– Нет…
– Скажи. Хотя нет… Лучше пусть потом Дашка.
– Спасибо, дадо.
– Пошёл прочь. Торопись!
Гришка уже зашагал было в сторону дороги, когда отец окликнул его:
– Эй, погоди…
Он тут же вернулся. Илья стоял возле костра, широко расставив ноги, снова вертел в пальцах трубку, не сводя с неё глаз. Мальчишка, кутаясь в полушубок, переводил внимательный взгляд с него на Гришку.
– Дашке про меня не говори. И никому из цыган тоже. Подойди только к Митро и скажи, что я его сегодня до ночи жду в кабаке у Парфёныча, на Рогожской. Не забудешь?
– Нет…
– Ну, с богом! – И, не дожидаясь, пока сын уйдёт, Илья нагнулся и полез в шатёр.
– Твой сын? – поинтересовался снаружи Митька. – Похожи вы.
– Заткнись! – Илья лёг на рваную перину, закинул руки за голову и прикрыл глаза. Лениво спросил сам себя: зачем ему всё это понадобилось? Ещё, не дай бог, вляпается Гришка в историю, а с Картошками шутки плохи… И кто его учит чужих жён красть? Родной отец! Вон как обрадовался, сопляк, невесело усмехнулся Илья, поскакал, как поджаренный… Только бы Дашке с матерью на радостях не проболтался. Ко встрече с дочерью Илья готов не был – не говоря уж о Насте.
Значит, она всё-таки отказала князю… К своему изумлению, Илья не обрадовался этому. Известие о том, что жена по-прежнему свободна, свалилось как снег на голову, и он чувствовал, что теперь совсем не знает, что ему делать. Тогда, ночью, когда умирала Роза, Илья поклялся ей вернуться в Москву. Он ехал сюда, чтобы повидать сыновей, Дашку, да и Мишка Хохадо с дочерью со дня на день должен появиться. Но кто же мог знать, что Настька тут будет?! Отказала князю… Безголовая… Знать бы ещё почему?
– Уж не из-за тебя, дурака… – вслух ответил сам себе Илья.
– Чего? – немедленно спросил любопытный Митька.
– Господи, замолчишь ты или нет? – горестно пробормотал Илья, вставая и выходя из шатра. – Веди гнедых сюда. В слободу, к кузнецу, погоним, перековать надо, чтоб ночью незадачи не вышло.
* * *
В девятом часу вечера на углу Верхней Болвановки и Большой Гончарной, неподалёку от дома богатых цыган Картошек, стояла извозчичья пролётка. Молодой извозчик смолил самокрутку, грел дыханием ладони, озабоченно поглядывая на падающие с тёмного неба хлопья снега.
– Эк его не вовремя разобрало, а, барин? Ну как в минут завалит, а мы на резиновом ходу? Далеко ли уедем? Эх, говорил Тимофеич, сани вывози, а я, дурень… Барин, долго ль ждать ещё?
– Жди, леший, червонец дам! – сквозь зубы рыкнул Гришка, стоящий возле пролётки и всматривающийся в калитку дома Картошек. До сих пор он не был уверен, получится ли что-нибудь.
Вернувшись из табора домой, Гришка сразу же отыскал сестру. Выслушав торопливую, сумбурную исповедь брата, Дашка, как и ожидалось, первым делом принялась реветь. Затем, едва успокоившись, кинулась отговаривать его: мол, и грех, и опасно, и Картошки не ангелы небесные, и до смертоубийства дойдёт, если поймают… Но Гришка упрямо, молча качал головой, а под конец рявкнул:
– Последний раз спрашиваю – поможешь аль нет?!
– Конечно, помогу… – икнув от неожиданности, сказала Дашка. – Что нужно?
Через полчаса, взяв с собой для приличия двух крошечных племянниц, она торжественно укатила на извозчике в сторону Таганки. Обратно вернулась уже в глубоких сумерках. Гришка извёлся, дожидаясь сестру на крыльце, и, едва увидев приближающийся экипаж, выбежал навстречу:
– Ну, что, что? Что она ответила?
Дашка сделала ему страшные глаза, показывая на выпрыгнувших следом за ней малышек, и пришлось заткнуться. Когда девочки убежали в дом, Дашка слабо улыбнулась:
– Кажется, согласна она.
– Как это – «кажется»?!
– Ну, я её на кухне подловила, говорю тихонько: «Брат мой сегодня вечером будет ждать тебя со всеми детьми на углу с пролёткой». Она сначала обмерла, смотрит на меня, глаза по плошке, ничего не отвечает… А потом как заревёт! И плачет, плачет, не останавливается… Я её за руку трясу, спрашиваю – что брату сказать? А она ни слова. Да тут ещё и Картошиха нос на кухню сунула. Не знаю я, Гриша… Может, не ездить тебе туда?
– Поеду, – коротко буркнул он.
Дашка пожала плечами и ушла. Вернулась через десять минут со своей лисьей шубой.
– Возьми, пригодится. Ехать-то долго по холоду, а Иринка в тяжести.
Сейчас эта шуба лежала в глубине пролётки. С неба ещё гуще падал снег, иногда сквозь обрывки облаков проглядывала мутная луна, и Гришка тревожился всё сильней. В доме Картошек уже не горели огни. Ну как Иринка испугалась и легла спать? Ну как не хочет ехать с ним? Ведь, ежели вспомнить, они за шесть лет и поговорить толком не смогли ни разу…
