Через месяц мне исполнится двадцать один год. Передо мной, возможно, еще пятьдесят лет жизни, и все они будут похожи на эти три года. Я взглянула на свои руки — я содрала кожу, и ссадины кровоточили. Но это принесло мне облегчение — раз мое отчаяние такое сильное, оно станет той движущей силой, той надеждой на спасение, которая поможет мне выстоять. Я глядела в окно, но почти ничего не видела. И вдруг я заметила, как все кругом переменилось. Эта перемена приковала все мое внимание.
Был пасмурный серый день, жаркий и душный, словно обесцветивший лужайки и кусты, приглушивший блеск объезженной асфальтовой дороги. Но вдруг где-то далеко, сквозь невидимый просвет в тучах блеснуло солнце и протянуло свои длинные золотые пальцы к верхушкам дальних деревьев. Упало несколько капель дождя. Солнечные пальцы стали длиннее, они разорвали серую пелену неба, и в одно мгновение все вокруг преобразилось. Солнце разбросало во все стороны лимонно-желтые лучи, и они слились в одно сплошное сияние. И вдруг солнце покатилось по полям, все ближе и ближе, неся с собой сверкание красок: это было похоже на то, как если бы по потускневшей от пыли картине провели влажной тряпкой и краски снова заиграли. Солнечное шествие было похоже на победное шествие армий с песнями и развернутыми знаменами. Но внезапно солнце остановилось, дойдя лишь до середины пустыря, и словно разрезало надвое одинокий вересковый куст — одна половина его переливалась и сверкала драгоценными камнями, а другая оставалась в тени.
Я видела все это так, как не видела давно, целых три года. Я наслаждалась полнотой видения, как наслаждаются полнотой любви. Я поняла, что не могу быть сломлена, ибо для меня так важно видеть то, что я вижу сейчас, — все чудесное многообразие мира. По мере того как будет подрастать мой сын, я научу его видеть моими глазами, пока он сам не сможет увидеть больше и дальше меня.
В этот вечер, сидя за книгой (Нэд, лежа на диване, тоже читал и время от времени дружелюбным тоном делился со мной каким-нибудь пустячным соображением, — словно мы оба решили вот так коротать теперь наши дни), я дала себе слово написать письмо в туристскую контору, пока еще не поздно. Все равно, решила я, Нэд хочет, чтобы я взяла няньку. Если мне удастся это сделать, не будет никаких препятствий для моего возвращения на работу. Если нашей жизни суждено остаться без перемен, то по крайней мере для себя мне удастся хоть немного расширить ее рамки.
Я отослала письмо и получила ответ. Я договорилась, что начну работать в сентябре. Но я продолжала не верить в это. Кажется, я могла договариваться и устраиваться сколько угодно, и все же не верила, что это серьезно.
На следующей неделе, в пятницу, Нэд привел к нам Джека Гарриса, который был его шафером на свадьбе. Он сказал, что на субботу и воскресенье они с Гаррисом договорились поехать во Фринтон[32] играть в гольф. Гаррис давно не был у нас. Это был рослый, добродушный весельчак, который, казалось, развлекал Нэда.
— Это вы, жены, гоните из дому мужей, — сказал он, обращаясь ко мне со смущенным смешком, скорее свидетельствовавшим о неловкости, которую он испытывал, чем о подлинном веселье. — Нэд считает, что вы тоже должны закрыть лавочку и поехать вместе с нами.
— Бесполезно говорить ей об этом. Сейчас она тебе скажет, что не с кем оставить мальчишку. Мне надоело твердить ей, что пора наконец взять няньку.
— Теперь малыш уже не нуждается в вас так, как нуждается вот он, — сказал мне Гаррис и кивнул головой на Нэда. — Поедемте с нами, Крис, мы, ей-богу, неплохо проведем уик-энд.
Нэд не спускал с меня глаз. Я догадывалась, зачем он привел Гарриса: он думал, что тому легче будет уговорить меня. Я не могла понять только одного: что дало ему основания надеяться на это.
— Ты можешь оставить ребенка у Эмили.
— Нет, не могу. Я не предупредила ее.
— Черт бы побрал эту Эмили. Взбрело ж ей в голову переехать в другой конец города! Будто ей здесь было плохо. Теперь и по телефону с ней не свяжешься.
Меняя тарелки, через открытую дверь столовой я видела Нэда и Гарриса. Они сидели молча, не зная, о чем говорить, оба какие-то растерянные.
И все же Нэду удалось воздействовать на меня с помощью Джека Гарриса, хотя совсем не так, как он того хотел. Трудно сказать почему, но в присутствии друга Нэд показался мне еще более одиноким и несчастным. Волосы его потускнели, лицо осунулось. Он казался старше своих лет.
Я решила, что в понедельник, когда он вернется из Эссекса, я снова попытаюсь наладить нашу жизнь. Я искренне хотела этого. Как сказала его мать, у меня были свои обязанности по отношению к Нэду. Я вспомнила, что во имя долга многие делали это, а потом более или менее сносно устраивали свою жизнь и были даже счастливы.
Была звездная ночь; звезды напоминали рой серебряных пчел в небе. Я печально думала о других мирах. Людей на земле такое множество, их не счесть, как минуты в вечности; и у всех свои собственные трагедии и комедии, и моя жизнь ни капельки не интересует никого, кроме меня самой. Что значу я в этой огромной вселенной с таким множеством солнц и звезд? Ровным счетом ничего, решила я; и, хотя эта мысль несколько утешила меня, я все же всплакнула от горя.
Я навсегда запомнила этот уик-энд. Одно дело собрать воедино всю свою решимость и совсем другое — долго продержаться в таком состоянии. Если струны натянуты, то, пока их держит деревянный колок, они готовы петь. Но в любой момент струны могут или ослабеть, или лопнуть. Я могла держаться лишь ценой невероятного напряжения нервов. Я старалась не думать о Нэде, а думать только о ребенке и о тех радостях, которые он мне доставляет. Этого должно быть достаточно, уверяла я себя, чтобы хотелось жить.
Но есть натуры, которым мало одного вида любви, даже если эта любовь, казалось, целиком захватывает их. Насытив часть своей души, они все равно испытывают голод. Лишь став старше, я поняла, что происходило тогда со мной, а поняв, наконец смогла успокоиться. Но пока это случилось, меня мучило отвратительное сознание вины. Я часто ненавидела себя, ибо считала, что не имею права на материнство, если не могу целиком отдать себя ребенку.
Эти два дня, субботу и воскресенье, я искренне старалась втиснуть себя в рамки той жизни, которую, я заранее знала, мне не выдержать. Но я продолжала добиваться невозможного. Я решила во что бы то ни стало сделать это. В ночь с воскресенья на понедельник я почти не спала. Я задремала, лишь когда первые лучи солнца нарисовали бледные узоры на окне. Проснувшись, я почувствовала себя спокойной и отдохнувшей, готовой сказать Нэду, что все опять будет хорошо, что мы начнем все сначала, будем терпимы друг к другу и счастливы, как все люди вокруг.
