Чтобы взглянуть ему в глаза, ей потребовалось не меньше мужества, чем в тот момент, когда она сражалась с толпой. Мара ожидала увидеть насмешку, а может быть, и досаду, но увидела лишь бесконечное терпение.
— В таком случае я должна тебя поблагодарить за то, что развлек сегодня бабушку и… за все эти чудесные подарки, в первую очередь за музыку. Это было очень великодушно с твоей стороны — уделить нам столько внимания и времени. Я тебе очень благодарна.
— Прелестная маленькая речь, дорогая. Она бы мне еще больше понравилась, если бы я добивался твоей благодарности.
Родерик замолчал, дожидаясь ее ответа. Ее настороженность, недоверчивость, напряженность, которые прорывались сквозь маску утонченной вежливости, хотя она всеми силами пыталась их скрыть, — все причиняло ему невыразимую боль. Больно было видеть темные круги у нее под глазами и синяк на шее. Хотел бы он знать, что у нее на уме.
На уме у нее вертелся самый очевидный вопрос: «Так чего же ты добивался?» Но она не могла себя заставить его выговорить. Она не была уверена, что захочет выслушать ответ.
Невеселая улыбка тронула его губы. Он коснулся губами ее руки, с тихим вздохом пожелал ей спокойной ночи и ушел.
Мара долго стояла неподвижно. Потом она повернулась так стремительно, что юбка колоколом раздулась вокруг ее ног, и прошла обратно в спальню бабушки. Она подложила поленьев в огонь, установила на место защитную ширму и привернула фитиль лампы под матовым розовым абажуром на ночном столике. Подоткнув поплотнее одеяла вокруг спящей, она наклонилась, поцеловала старушку в лоб и ушла в свою собственную спальню по другую сторону от маленькой гостиной.
Лила поднялась с кресла у камина и подошла к ней. Мара заставила себя улыбнуться ей.
— Вы устали, мадемуазель. Позвольте мне вам помочь.
Она не просто устала: все тело у нее затекло и болезненно ныло, в разных местах остались следы от ударов, хотя она даже не помнила, когда их получила. Горячая ванна, принятая перед ужином, несколько смягчила боль, но теперь ее тело молило о покое.
Лила осторожно помогла ей освободиться от одежды, тихонько ахая и причитая над громадными синяками, и надела на нее ночную рубашку. Мара опустилась в кресло, а горничная сняла с нее туфли и чулки. Пока Лила убирала одежду, Мара, зевая, встала и подошла к постели.
Что-то лежало у нее на подушке. Одинокий цветок, бледно-розовая камелия. Каждый ее лепесток был безупречен и так хрупок, что малейшее прикосновение оставило бы на нем грубый след. Столь же безупречна была пара темно-зеленых блестящих листиков, обрамлявших цветок. Этот вид камелии был завезен в Европу из Азии совсем недавно, цветы редкостной красоты стоили целое состояние.
«…Нечто редкостное, хрупкое и безупречное…»
Мара повернулась к горничной:
— А это откуда взялось?
Горничная беспомощно пожала плечами:
— Не знаю, мадемуазель. Это здесь уже было, когда я пришла.
Родерик. Иного объяснения быть не могло… Разве что кто-то из гвардейцев? Нет, вряд ли. Должно быть, это Родерик.
Значит, вот как он пытается ее очаровать? Неужели он собирается официально ухаживать за ней по всем правилам? Но с какой целью? Он сам говорил, что его брак будет политическим альянсом, что отец прочил ему такую судьбу с самого рождения. Он гордился тем, что до сих пор ему удавалось избегать злой участи, но понимал, что обречен, и примирился с этой мыслью. Чего же он хотел добиться? Надеялся уговорить ее стать его постоянной любовницей? Неужели он думал, что она на это согласится? Удовольствуется таким положением и будет счастлива?
И что думает по этому поводу она сама?
Ей иногда казалось, что она готова согласиться на что угодно, лишь бы вновь обрести утраченную близость, вновь ощутить его поцелуи, забыть обо всем в его сильных объятиях. Но будет ли этого довольно? Ей придется зависеть от него — в конце концов она его за это возненавидит. Сможет ли она жить с мыслью о том, что он ее не любит, что она нужна ему только для постели?
Он просил ее выйти за него замуж. Это предложение, подкрепленное плотским желанием, было продиктовано соображениями приличий и целесообразности. Неужели он все еще верил в возможность этого брака, хотя сам король наложил на него запрет? А может, он как раз действовал назло отцу? В любом случае предположение было для нее не слишком лестным.
И все же, чем больше она наблюдала за Родериком и его отцом, тем меньше верила, что Рольф имеет влияние на сына, хотя Родерик безусловно уважает авторитет короля. Они могли расходиться во мнениях по серьезным и второстепенным вопросам, могли обмениваться сокрушительными словесными ударами, но из любого столкновения выходили невредимыми и с гордо поднятой головой. А порой, как, например, когда зашел разговор о защите обитателей Дома Рутении, король великодушно уступил бразды правления сыну.
Как же ей понимать злобные нападки Рольфа на сына? Может быть, он все это говорил нарочно, чтобы вызвать ее на ответ? Или правда состоит в том, что Рольф просто-напросто не доверяет своему сыну? Но если это так, если уж родной отец не доверяет Родерику, как может она ему доверять?
Несмотря на строгий приказ оставаться дома, на следующий вечер, когда было объявлено, что ужин подан, Джулиану так и не смогли найти, никто не знал, куда она ушла. Ее не было ни в спальне, ни в прилегающем будуаре, ни в большой галерее, ни в апартаментах родителей или брата, ни в одной из парадных комнат. Никто не видел ее с обеда, когда она гуляла по главной галерее с Лукой. Только когда вся гвардия собралась, готовясь прочесать близлежащие улицы, обнаружилось, что цыган тоже исчез.
Они все-таки провели поиск, Жака и Жоржа послали даже в Булонский лес, где расположились лагерем цыгане, а Михала и Труди вместе с Рольфом отрядили прочесывать магазины на улице Риволи и улице Ришелье, а затем — «муравейник» Ля Марэ. Их лошади покрылись пеной, половина парижских собак охрипла, облаивая их, но они так и не увидели даже перьев с ее шляпки.
Джулиана была независимой и своенравной, но отнюдь не безрассудной. Мара поверить не могла, что она способна нарушить приказ Родерика из упрямства или просто по недомыслию. Должно было существовать какое-то объяснение.
— Напрасно ты ее защищаешь, — сказал Родерик, когда она изложила ему свои мысли. — Более легкомысленной девицы свет не видел! Она всегда напрашивалась на неприятности. Но вот как ей удалось ускользнуть от наблюдения — ума не приложу.
— От наблюдения?
— Всего лишь предосторожность, — отмахнулся он.
— Вчера утром Джулиана была очень напугана, — возразила Мара. — Она не стала бы так рисковать на следующий день!
