— Я знаю, вы сердитесь на меня. — Колиньи заговорил первым.
— И вы ставите это мне в вину? — Я окинула его ледяным взглядом.
— Нет. Однако вам нечего бояться. Я не стал бы начинать новую войну, даже если бы был в состоянии это сделать. Никто не желает мира больше, нежели я.
— Мне доводилось слышать эти слова и раньше, — проговорила я, не сводя с него глаз. — И однако же, вы предпочитали верить худшему обо мне. Отчего же сейчас я должна посчитать, будто что-то изменилось?
— Этого я от вас и не жду. Я только прошу, чтобы вы позволили мне оправдаться.
— Оправдаться? Насколько мне помнится, я не единожды предоставляла вам возможность это сделать, но вы так и не сочли нужным ею воспользоваться. Если бы не мое долготерпение, вы сейчас были бы преступником, скрывающимся от закона.
В глазах Колиньи вспыхнул огонек. Я и забыла, как он может быть сдержан, как хорошо умеет не выдавать себя. Теперь, когда Колиньи стоял передо мной, мне припомнилось, как хорошо он умеет сдерживать свои чувства, — дар, которым я сама только начинала овладевать. Все, что творилось в душе этого человека, было запрятано глубоко и никогда не выбивалось наружу.
— Я уже простила вас однажды. — Я выпрямилась в кресле. — Могу простить и сейчас. Что бы вы там ни думали, у меня вовсе нет желания преследовать вашу веру, да и никогда не было. Правду говоря, я надеюсь вскоре устроить брак между гугенотом и католичкой. Что вы на это скажете?
— Моя вера никогда не запрещала подобных союзов. Ваша, надеюсь, тоже.
— Да. Но это не обычный брак. Я хочу отдать Марго в жены принцу Наваррскому.
Менее зоркому глазу показалось бы, что это известие ничуть не задело Колиньи. Я, однако, заметила, как он едва уловимо напрягся.
— Не понимаю, каким образом это дело касается меня.
— Сейчас объясню. Вы ведь имеете влияние на Жанну Наваррскую? — Я сделала паузу. — И говорите, что желали бы оправдаться передо мной. Что ж, хорошо: я хочу, чтобы вы подписали вот это письмо к Жанне — письмо с просьбой явиться ко двору вместе с принцем. Это покажет ей, что вы верите в возможность прекращения вражды между нашими религиями и одобряете брак, который я предлагаю ее сыну.
На сей раз глаза Колиньи не остались совершенно непроницаемы. Наконец-то в них промелькнуло подозрение, таившееся до тех пор под маской бесстрастия.
— Боюсь, ее величество королева Наваррская в последнее время нездорова. Вряд ли она будет в состоянии выдержать тяготы путешествия.
— Нездоровье не помешало ей наведаться в Ла-Рошель, — возразила я, не сумев сдержать вспышку гнева. Неужели он считает меня дурочкой? — Вряд ли поездка в Париж причинит ей такие уж неудобства. Если я не ошибаюсь, она будет только счастлива увидеть, что вы обрели прежнее положение при дворе, и, полагаю, с радостью примет возможность покончить с враждой между нами. В конце концов, ее сын обладает правами на французский трон, однако же может и лишиться этих прав. Папа римский провозгласил анафему протестантам и готов отлучить Жанну Наваррскую от церкви, там самым открыв ее страну вторжению католических войск. Я могла бы переубедить его святейшество, если, само собой, на то будет веская причина.
Атмосфера сгустилась. Я не верила, что Наварра представляет серьезную угрозу правам Валуа; если Карл, боже упаси, умрет, не оставив наследника, у меня есть и другие сыновья. Однако если Жанна будет отлучена от церкви, ее королевство обречено стать добычей соседних католических стран — либо Франции, либо Испании. Я не склонна была тратить наши и без того скудные силы на завоевание Наварры, зато Филипп — совсем другое дело. Колиньи знал, что сам подтолкнул его к этому войнами, которые развязывал одну за другой. Я могла лишь гадать, сожалеет ли он хоть изредка о том, что совершил, вспоминает ли с раскаянием тот час, когда предал наш союз, предпочтя поверить наветам Филиппа.
Если и сожалеет, то никогда об этом не скажет. И в любом случае на сей раз он должен покориться моей воле. Одних только обещаний недостаточно. Колиньи должен доказать, что способен склониться перед волей власти, которая превыше его собственной.
— И это все? — наконец проговорил Колиньи. — Вот что, стало быть, вы мне предлагаете взятку?
— Полно вам, это всего лишь дружеское соглашение. — Я издала отрывистый смешок. — Мы ведь были когда-то друзьями, не так ли?
Колиньи пропустил мой вопрос мимо ушей.
— Вы захотите, чтобы принц Наваррский перешел в католичество?
Я помедлила. Как он догадался?
— Вероисповедание принца Наваррского, — осторожно проговорила я, — его личное дело. Однако если мы покажем, что особы королевской крови, исповедующие разную веру, могут жить в мире, быть может, этому примеру последуют и простые люди.
Колиньи промолчал. Я взяла портфель и достала письмо.
— Просто подпишите. В конце концов, ни о чем больше я вас не прошу. Если Жанна откажется, так тому и быть.
С этими словами я обмакнула перо в чернильницу и протянула Колиньи. Мгновение он колебался, однако читать письмо не стал. Затем он подался вперед и начертал под письмом свою подпись — оказавшись при этом так близко, что я могла бы дотронуться до него.
Я посыпала подпись Колиньи песком.
— В этом году мы будем праздновать Рождество в Париже. Приглашаю вас присоединиться к нам. Следующее заседание Совета будет проведено уже после Нового года.
— С вашего разрешения, я проведу Рождество в Шатильоне, с женой и детьми. — Губы Колиньи дрогнули в некоем подобии улыбки. — Я женился сызнова в Ла-Рошели. Господь пожелал повторно одарить меня счастьем на склоне лет.
— Примите мои поздравления, — услышала я собственный голос, но не нашла в себе силы посмотреть на него. — Надеюсь, вы будете очень счастливы. До свиданья, господин мой.
Колиньи поклонился. Едва он вышел, я прижала дрожащую руку ко рту. В кабинет бесшумно проскользнул Бираго.
— Он подписал, — промолвила я. — Однако я хочу, чтобы с него не спускали глаз. Я… я ему не доверяю.
Бираго, пятясь, удалился и захлопнул за собой дверь.
Я взглянула на письмо, на четкие завитушки подписи — и мучительная боль всколыхнулась в глубинах моего сердца, словно рвущийся наружу крик.
Часть 6
1571–1574
АЛАЯ НОЧЬ
Письмо возымело действие: Жанна сообщила, что приедет, и я отправилась рассказать обо всем Марго. Она застыла в кресле, уставившись на меня так, словно услыхала из моих уст сквернословие.
— Если это шутка, то весьма дурная, — наконец проговорила она.
