Келлз оставил коня пастись на травке, оставил у ручья, сверкавшего в свете звезд. Травы хватило и для коня, и для того, чтобы устроить себе пахучее ложе.
— Для тебя это романтично? — со смехом проговорил Келлз.
— Вполне, — ответила Каролина. И, бросив на каменный пол свою ароматную травяную ношу, вышла полюбоваться морем.
Ветер играл ее волосами и подгонял к берегу белые барашки волн, похожие на пенное кружево.
— Остаться бы здесь навечно, — сказала она и обернулась к своему флибустьеру, упрямо отказывающемуся признавать себя таковым.
Какая-то птица, расправив крылья, летела прямо на луну; из моря, сверкнув чешуей, выпрыгнула рыбка и тут же скрылась в серебристой волне. Море, рыбы, птицы, а кроме них — никого.
— Мы проводили ночи во многих чудесных местах, — с ласковой улыбкой сказала она своему возлюбленному, — но в таком — никогда.
— Тогда пойдем в постель, — предложил он, скидывая с себя одежду, но шпагу на всякий случай оставил при себе.
Каролина быстро справилась с застежками своего черного костюма. Отбросив в сторону туфельки на красных каблуках, она стащила подвязки и чулки. Скинув рубашку, аккуратно сложила ее и положила на костюм.
Глядя на нее, Келлз подумал о том, что никогда еще она не была прелестнее, чем в эту минуту, — нагая, озаренная серебристым лунным светом…
— Пойдем в постель, — повторил он, протягивая к ней руки.
И в лунном свете Каролина увидела такой знакомый блеск в его глазах.
— О, Келлз, — со вздохом произнесла она, глядя на него с любовью. — Я думала, ты никогда не поймешь…
Возможно, он и не понимал, возможно, он никогда не поймет, будет упрямо верить в то, что он — Диего Вивар, а она — женщина флибустьера, околдовавшая его. Но сейчас это уже не имело значения. Она чувствовала, что он понимает главное: их любовь переживет все, даже звезды, сиявшие над морем.
— Келлз, — прошептала она, тая в его объятиях.
Нагие лежали они в лунном свете, лежали, слившись в единое целое. Если существует совершенство в этом несовершенном мире, то они в тот миг и являли собой само совершенство. Они целовали и ласкали друг друга, и страсть их распалялась, сердца бились в унисон. Сейчас они жили одними чувствами, одними ощущениями, жили в мире, где не было боли и зла, в мире, где правила бал одна лишь любовь. И эта любовь вела их по плодородным долинам желания и поднимала ввысь, к пикам чистого наслаждения.
А потом они медленно опускались вниз, но лишь затем, чтобы вновь загореться от искр, оставшихся в затухающем костре; и костер вновь разгорался, вновь закипала кровь, и казалось, этому не будет конца. Время остановилось, существовала только эта ночь, ночь любви, хозяйки на этом балу.
Переполненная ощущением счастья, Каролина наконец уснула. И море, разбиваясь о скалы, пело ей свою колыбельную.
Почти неделю провели они в этом раю. Келлз ловил рыбу, а Каролина жарила его улов на костре, который он развел на песчаном берегу. Потом они отдыхали в тени скалы, и Каролина рассказывала о своем детстве, проведенном в Виргинии, рассказывала о том, что было до их встречи. Иногда вспоминала и о том, как они жили в Тортуге и в Порт-Рояле.
Она знала, что Келлз не верит ее рассказам об их приключениях, но все же была счастлива — ведь он соглашался слушать ее, не протестовал.
Они нежились в своей пещере на берегу океана, глядя на выпрыгивающих из воды, играющих рыб и изредка появляющиеся на горизонте корабли. Они резвились, как дельфины, в ослепительно чистых водах; босиком бежали по белому песку и, словно дети, играли на мелководье. Они любили друг друга у кромки прибоя, и волны освежали их, накрывая с головой. Однажды они даже построили замок на песке и потом смотрели, как вечерний прилив смывает его в море. Долгие часы проходили в приятной праздности, и, занятые собой, они сумели позабыть о том, что там, за мысом, их ждет мир с его заботами.
В памяти Каролины эта неделя осталась как время, проведенное в раю.
Дворец губернатора
Гавана, Куба
Келлз и Каролина блаженствовали на берегу океана, а в жизни Пенни тем временем произошли значительные перемены.
Этих перемен она добилась сама, добилась неустанными трудами в губернаторской постели. Но почтенного сеньора неожиданно разбила подагра, и Пенни снова стала спать одна. Губернатору было уже не до нее, и она стала опасаться лишиться тяжким трудом добытых привилегий. Такое положение дел Пенни совершенно не устраивало. В довершение несчастий бедняга губернатор так расхворался, что даже не мог спускаться к ужину, обрекая Пенни на тесное общение с Мариной. Несчастный Коррубедо лежал в своей спальне и стонал на весь дом, приводя в уныние домочадцев.
Несмотря на все старания, Пенни так и не удалось добиться расположения губернаторской дочки. Марина не стала относиться к ней доброжелательнее. Напротив, с каждым днем ненависть ее к любовнице отца возрастала. Каролина же, как было доложено Пенни, вся ушла в заботы о доне Диего, который тоже заболел. Всякий раз, как Пенни стучала в дверь, старая Хуана отказывалась открывать, ссылаясь на то, что не хочет, чтобы гостья заразилась.
— Не позволено. Зараза, — говорила Хуана на ломаном английском.
Пенни только и оставалось, что бродить по дому, бродить всеми забытой и несчастной.
Прибытие красавца галиона обещало хоть какое-то развлечение — губернатор разрешил дочери отправиться вместе с Пенни на пристань и полюбоваться кораблем. Возникли, правда, небольшие осложнения: Марина зашипела, бросив что-то вроде: «Если она пойдет, то я не пойду». Но губернатор рявкнул-таки на весь дом, заявил, что не пойдет никто, и тут же, сраженный болью, рухнул на подушки. Марина, разрыдавшись, покорилась отцовской воле.
На счастье капризной девушки, в этот момент в доме появилась гостья — Карлотта Эрнандес, приехавшая в своем экипаже. Губернатор позволил дочери уехать с ней, втайне радуясь возможности избавиться от строптивицы хоть на какое-то время. Пенни тоже не осталась внакладе. В отсутствие Марины ей было уютнее, и она смогла вдоволь наговориться с губернатором, прежде чем тот уснул. Пенни уже задумалась: не пойти ли в гавань одной? И тут в дверь постучали. Затем послышалась чеканная поступь по каменному полу и раздался приятный мужской голос; незнакомец на чистейшем английском, показавшемся Пенни музыкой, проговорил:
— Надеюсь, вы сообщите губернатору, что я прибыл сюда по очень важному делу и буду весьма разочарован, если меня откажутся принять.
