Патриот дал вылизать свою тарелку собаке, которую укусил кот.
— Заканчивайте, — потребовал он, не поворачиваясь.
— Тут, сударь, я опять застонал, словно почувствовал себя очень плохо; стал проситься в лазарет и уверять, что мои дети умрут с голоду, если у меня отнимут жалованье.
— А папаша Ришар?
— Папаша Ришар ответил мне, что тюремным служащим не следует заводить детей.
— Но мамаша Ришар была за вас, надеюсь?
— К счастью! Она закатила сцену мужу, упрекая его в жестокости, и папаша Ришар в конце концов сказал мне: «Ну хорошо, гражданин Гракх, договорись с кем-нибудь из своих друзей, чтобы он отдавал тебе часть твоего жалованья, представь мне того, кто будет тебя замещать, а я обещаю, что его примут». Тогда я ушел, пообещав: «Хорошо, папаша Ришар, я поищу…»
— И ты нашел его, милейший?
В этот момент, неся гражданину Гракху его суп и бутылку, появилась хозяйка заведения.
Это не устраивало ни Гракха, ни патриота: у них, несомненно, было что друг другу сообщить.
— Гражданка, — сказал тюремщик, — я получил небольшое вознаграждение от папаши Ришара. Поэтому позволю себе сегодня свиную котлету с корнишонами и бутылку бургундского. Пошли свою служанку к мяснику за одним и спустись в погреб за другим.
Хозяйка тут же распорядилась. Служанка скрылась за дверью, что вела на улицу, а хозяйка — за дверью в погреб.
— Молодец, — заметил патриот, — ты толковый.
— Такой толковый, что, несмотря на ваши прекрасные обещания, не скрываю от себя, чем это может обернуться для нас обоих. Вы догадываетесь, о чем речь?
— Прекрасно догадываюсь.
— Мы оба рискуем головами.
— Не беспокойся о моей.
— Признаюсь, сударь, что не ваша голова служит причиной моего живейшего беспокойства.
— Твоя?
— Да.
— Но раз я оцениваю ее вдвое дороже, чем она стоит…
— Эх, сударь, голова — это драгоценная вещь.
— Но не твоя.
— Как не моя?
— По крайней мере, не сейчас.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что твоя голова и обола не стоит. Если бы я, к примеру, был агентом Комитета общественного спасения, то тебя уже завтра гильотинировали бы.
Тюремщик так резко повернулся, что на него залаяла собака.
Он был смертельно бледен.
— Не поворачивайся и не бледней, — произнес патриот. — Наоборот, спокойно доедай свой суп: я не агент-провокатор, друг мой. Сделай так, чтобы я попал в Консьержери, устрой меня на свое место, дай ключи, и завтра я отсчитаю тебе пятьдесят тысяч ливров золотом.
— Но это, по крайней мере, правда?
— У тебя прекрасный залог — моя голова.
Тюремщик на мгновение задумался.
— Ну-ну, — сказал патриот, наблюдая за ним в зеркало, — не надо дурных мыслей. Если ты донесешь на меня, то лишь выполнишь свой долг, и Республика не даст тебе даже одного су. Если ты будешь служить мне, то есть, наоборот, нарушишь этот самый долг, то, поскольку в этом мире несправедливо делать что-нибудь даром, я дам тебе пятьдесят тысяч ливров.
— О, я все хорошо понимаю, — ответил тюремщик, — мне прямая выгода сделать то, что вы просите, но я опасаюсь последствий…
— Последствий!.. Чего ты боишься? Полно, уж я-то на тебя не донесу.
— Не сомневаюсь.
— На следующий день после того, как я устроюсь, ты придешь делать в Консьержери обход. Я дам тебе двадцать пять свертков, в каждом из них будет по две тысячи франков. Эти двадцать пять свертков легко разместятся в двух твоих карманах. Вместе с деньгами я дам тебе карту, и с ее помощью ты покинешь Францию. Ты уедешь, и всюду, куда бы ты ни поехал, ты будешь если не богат, то, по меньшей мере, независим.
— Хорошо, сударь, договорились, будь что будет. Я ведь бедняк и не вмешиваюсь в политику. Франция всегда прекрасно обходилась без меня и от моего отсутствия не пропадет. А если вы делаете дурное дело, то тем хуже для вас.
— Во всяком случае, — ответил патриот, — не думаю, чтобы я смог сделать что-нибудь хуже того, что делают сейчас.
— Сударь позволит мне не судить о политике Национального конвента?
— Твоя философия и беспечность великолепны! А теперь скажи, когда ты представишь меня папаше Ришару?
— Если хотите, сегодня вечером.
— Да, конечно. И кем я буду?
— Моим кузеном Мардошем.
— Мардошем, так Мардошем. Имя мне нравится. Мое ремесло?
— Брючный мастер.
— От брючника до кожевенника рукой подать.
— А вы что, кожевенник?
— Я мог бы им быть.
— И то правда.
— В котором часу ты представишь меня?
— Через полчаса, если хотите.
— Тогда в девять.
— Когда я получу деньги?
— Завтра.
— Стало быть, вы ужасно богаты?
— Я ни в чем не нуждаюсь.
— Вы из бывших, не так ли?
— Тебе что за дело?
— Иметь деньги и раздавать их, чтобы рисковать попасть на гильотину! Действительно, эти бывшие очень глупы!
— Чего же ты хочешь? У санкюлотов так много ума, что другим не осталось.
— Тсс! Вот мое вино.
— Встретимся напротив Консьержери.
— Да.
Патриот расплатился и вышел.
Из-за двери послышался его громовой голос:
— В чем дело, гражданка? Котлеты с корнишонами! Мой кузен Гракх умирает с голоду.
— Этот добрый Мардош! — сказал тюремщик, смакуя бургундское, только что налитое кабатчицей, нежно смотревшей на него.
XV
РЕГИСТРАТОР ВОЕННОГО МИНИСТЕРСТВА
Покинув кабачок, патриот не ушел слишком далеко. Сквозь закопченные стекла он следил за тюремщиком. Необходимо было убедиться, не свяжется ли тот с агентами республиканской полиции, одной из лучших во все времена, потому что одна половина общества шпионила за другой не столько ради большей славы правительства, сколько ради большей безопасности собственной головы.
Но ничего тревожного для патриота не произошло. За несколько минут до девяти тюремщик поднялся, потрепал по подбородку кабатчицу и вышел. На набережной Консьержери патриот нагнал его, и они вместе вошли в тюрьму.
Сделка состоялась в тот же вечер. Папаша Ришар согласился, чтобы Мардош занял место гражданина Гракха…
А за два часа до того, как в помещении тюремного смотрителя уладилось это дело, в другой части тюрьмы разыгралась внешне ничем не примечательная сцена, но последствия ее имели не меньшее значение для главных действующих лиц этой истории.
Уставший за день секретарь Консьержери собирался сложить свои бумаги и уйти, когда какой-то человек, сопровождаемый гражданкой Ришар, возник перед его конторкой.
