— Что вы здесь делаете?
— Разве я не имею права возвращаться домой, когда сочту нужным?
— Вы были приглашены в Версаль на несколько дней.
— Мне вдруг показалось, что я умираю от скуки, и я уехала от этих невыносимых людей.
— Надеюсь, ваше оправдание — ложь, ведь так говорить недопустимо, вы рисковали разгневать короля… Кто предупредил вас о моем отъезде?
— Я же сказала — никто. Ваши приготовления для меня полная неожиданность. Стало быть, вы собирались уехать, даже не попрощавшись со мной?
— Король попросил меня сохранить отъезд в тайне, в том числе и от вас. Все знают, что женщины неспособны держать язык за зубами.
«Король ревнует!» — чуть было не закричала Анжелика. Филипп ничего не видел, ничего не понимал… Хотя, может быть, он только делал вид, будто ничего не понимает?
Она села у другого конца стола и медленно сняла тонкие кожаные перчатки, расшитые жемчугом.
— Странно. Летняя кампания еще не началась, войска находятся на зимних квартирах. Насколько мне известно, король пока еще никого не отправлял в расположение войск под предлогом войны. Ваш отъезд очень похож на немилость, Филипп.
Филипп молча посмотрел на жену. Он молчал так долго, что она решила, что он ее не услышал.
— Король — мой повелитель, — наконец произнес он и тяжело поднялся. — Мне пора, уже слишком поздно. В мое отсутствие позаботьтесь о своем здоровье, мадам. Прощайте.
Анжелика подняла к нему взволнованный взгляд. «Неужели мы не можем попрощаться иначе?» — казалось, молила она.
Маркиз сделал вид, что ничего не понял, и лишь поцеловал руку, которую ему протянула жена.
В своей спальне бедная маленькая кузина разрыдалась. Она проливала те слезы, которые когда-то девочка-подросток смогла удержать из гордости. Слезы бессилия, слезы отчаяния.
— Я никогда не пойму этого мальчишку! Никогда не добьюсь своего.
Он собирается на войну. А вдруг он не вернется?.. О Господи! Он вернется. Не этого боялась Анжелика.
За открытым окном темнел тихий сад, раздавалось пение соловья, в комнату заглядывала луна. Анжелика вытерла мокрое от слез лицо. Она сказала себе, что полюбила этот дом с его глухими стенами, потому что именно здесь она стала жить вместе с Филиппом. Странная совместная жизнь, похожая скорее на игру в прятки, когда каждый приезжает домой только для того, чтобы переодеться и привести в порядок прическу — в промежутках между придворными приемами, спектаклями, псовыми охотами…
Но ведь были и короткие мгновенья, украденные у светской суеты! Например, те минуты, когда Филипп сидел рядом с ней и смотрел, как она кормит грудью маленького Шарля-Анри. Были разговоры, во время которых они смеялись, глядя друг на друга, было утро, когда Филипп примерял кольца и говорил с ней о Канторе. Наконец, тот недавний день, когда они подчинились безумию своих тел и он овладел ею так нежно и страстно, как будто по-настоящему любил ее.
Анжелика больше не могла сдерживаться. Она разделась, завернулась в кружевной пеньюар из белого линона и босиком бросилась к маленькой галерее, ведущей к апартаментам Филиппа.
Она вошла без стука. Он спал обнаженный, растянувшись поперек кровати. Тяжелое кружевное покрывало почти соскользнуло на пол, открыв мускулистую грудь, которая в мягком лунном свете казалась гладкой, словно мраморной. Сон изменил его лицо. Короткие вьющиеся волосы, обычно спрятанные под париком, длинные ресницы, чувственные губы, — все это придавало Филиппу невинность и строгость, какую можно встретить лишь у греческих статуй. Голова склонилась к плечу, руки раскинуты в стороны — он казался совсем беззащитным.
Анжелика остановилась у подножия кровати и задержала дыхание, чтобы лучше рассмотреть мужа. При виде подобной красоты ее сердце сжалось. Кое-что она заметила впервые: тонкая золотая цепочка с маленьким детским крестиком обнимает шею гладиатора, родинка на левой груди, многочисленные шрамы — напоминание о войнах и дуэлях. Она положила свою руку на сердце спящего, чтобы почувствовать его удары. Филипп пошевельнулся, и тогда Анжелика выскользнула из пеньюара и легла рядом с ним. Горячее тело здорового мужчины, прикосновение его атласной кожи пьянили ее. Она принялась целовать его губы, приподняла тяжелую голову, чтобы прижать ее к груди. Он подался вперед и в полусне взглянул на нее.
— Какая красивая, — прошептал Филипп и, как голодный ребенок, потянулся ртом к близкой груди.
Но почти в ту же секунду отпрянул и зло посмотрел на жену.
— Вы?.. Здесь?! Какая наглость! Какая…
— Я пришла попрощаться с вами, Филипп, попрощаться так, как я умею это делать.
— Женщина должна смиренно ожидать мужа в своей спальне, а не предлагать ему себя. Убирайтесь вон!
Он схватил Анжелику и попытался столкнуть с постели, но она вцепилась в его руку, тихо умоляя:
— Филипп! Филипп, не гоните меня! Разрешите провести эту ночь с вами.
— Нет.
Он с яростью выдернул руку, но Анжелика вновь схватилась за нее: она была достаточно искушенной женщиной, чтобы догадаться, что ее присутствие не так уж отвратительно супругу.
— Филипп, я люблю вас… Позвольте мне остаться в ваших объятиях!
— Зачем вы сюда пришли, черт подери?
— Вы это отлично знаете.
— Бесстыжая! Разве у вас мало любовников, чтобы удовлетворять вашу ненасытную страсть?
— Нет. У меня нет любовников. У меня есть только вы. А вы собираетесь уехать на несколько месяцев!
— Значит, вам не хватает только этого, маленькая шлюха. В вас не больше достоинства, чем в течной суке!
Филипп еще долго бранился, обзывая Анжелику всяческими неприличными словами, но больше не отталкивал ее, и она прижималась к мужу все крепче, слушая гадкие оскорбления, как нежные признания в любви. Наконец, он глубоко вздохнул, схватил жену за волосы и откинул ее голову назад. Она улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза. В ее взгляде не было страха. Она никогда не боялась. И это сломило его сопротивление. Филипп выругался в последний раз и нашел ее губы.
Они занимались любовью в полной тишине, и Филипп втайне боялся оказаться не на высоте. Но страсть Анжелики, почти наивная радость, которую она испытывала в его руках, ее ловкость и мастерство влюбленной женщины, безропотная готовность доставить ему удовольствие развеяли его сомнения. Крошечная искра разгорелась, превратилась в бушующее пламя и выжгла все дурные мысли Филиппа. Его глухой крик, выдавший силу пережитого наслаждения, наполнил сердце Анжелики гордостью. Он ни в чем не признался. Память об обидах, скрытой горечи, о недоверии, о войне, столкнувшей их, была еще слишком свежа. Он все еще пытался лгать. Он не желал ее приласкать. И когда Анжелика легла рядом с ним, окутанная вуалью длинных волос, грубо сказал:
