Вскоре набежали слуги и перенесли Тимофея в опочивальню. Через какое-то время пришел лекарь, а с ним и матушка Фекла. Осмотрев боярина, ученик Агапита только вздохнул и, переглянувшись с игуменьей, покачал головой. Анна вся похолодела, угадав этот молчаливый приговор.
Теперь она оказалась прикована к боярскому дому болезнью отца. Девушка знала, что родитель ее обречен, видела, как постепенно затухает в нем жизнь, все реже пробиваясь наружу проблесками сознания. Боязнь потерять одновременно и отца, и Евпраксию порой приводила ее в отчаяние, но перед мачехой Анна старалась не выглядеть жалкой и растерянной.
Завида привселюдно показывала свое горе, плакала и громко причитала. Но в те минуты, когда они с Анной оставались вдвоем возле постели Тимофея, мачеха вдруг становилась спокойной, даже кроткой, и вкрадчивым голосом старалась разговорить падчерицу. Казалось, она напрочь забыла о той открытой вражде, с которой совсем недавно набросилась на Анну.
Девушка догадывалась, что какой-то корыстный интерес заставляет мачеху играть в дружелюбие, но, поглощенная уходом за отцом, Анна не имела ни времени, ни сил, чтобы задуматься о намерениях Завиды.
Однажды поздним вечером мачеха вновь подсела близко к Анне. Тимофей прерывисто и тяжело дышал, иногда бормотал что-то невнятное и левой рукой судорожно теребил одеяло и свою одежду. Видя его состояние, девушка понимала, что в любой день и час может наступить агония. Наверное, понимала это и Завида, потому что вдруг сказала:
— Неизвестно, когда его душа отойдет. Но ему было бы спокойней умереть, если б он знал, что его дочка пристроена.
Анна с неприязненным удивлением покосилась на мачеху.
— Да, да, — продолжала Завида. — И не смотри на меня гак враждебно, я тебе добра желаю, поверь. Ведь ты дочь моего любимого мужа. Тебе, как молодой и неопытной девушке, нужен друг и советчик. Если ты будешь все время пропадать в монастыре, то не заметишь, как эти жадные монахи и монахини приберут к рукам все твое наследство. А вот если бы ты вышла замуж за умного человека, он бы твое наследство не растерял, а приумножил. И отцу бы от этой мысли спокойней стало…
— Так вот ты о чем думаешь! — громким шепотом прервала ее Анна. — Отец последние дни доживает, а ты у его смертного одра хочешь выведать мои намерения насчет наследства? Уходи, Завида, я слушать тебя не желаю.
— Но ведь придется. Не сегодня, так завтра ты меня выслушаешь. И рано или поздно тебе придется выбирать. Что лучше: монашество или брак с достойным человеком?
Стараясь не смотреть в лукавые глаза мачехи, Анна отвернулась в сторону и надолго замолчала. Завида еще какое-то время пыталась продолжать разговор, но, не получая ответа, в конце концов встала и ушла, бросив перед уходом:
— Никуда ты не денешься. Монашество или брак. Оставшись наедине с угасающим в беспамятстве отцом, слушая его стоны и глядя в темное окно, Анна тихо и горько заплакала. Из глубин ее памяти выплыло чье-то прекрасное и доброе лицо… она внезапно поняла, что это лицо матери. Кроткий взгляд материнских глаз согрел ей душу, и, глубоко вздохнув, Анна вытерла слезы. Отец уже не стонал, но дыхание его было прерывистым. Анна погладила ему лицо, потом прислонилась виском к резному изголовью кровати и тихо запела слышанную еще в детстве песню:
Белая березонька приклонясь к земле стоит…
Тужит-плачет девица в высоком терему…
Глава двадцать вторая
Заветное имя
Белая березонька приклонясь к земле стоит…
Тужит-плачет девица в высоком терему…
Впервые в жизни Дмитрию приснилась песня. А голос, который ее напевал, был печальным и до боли знакомым. Сердце его рвалось навстречу этой песне и этому голосу, и в волшебном сне он мог преодолеть все преграды разом…
Были последние дни перед Великим постом, и в ромейской столице царило поспешное, лихорадочное веселье. Дмитрий шел по бурлящей улице, и память невольно подсказывала ему, что на Руси сейчас заканчивается масляная неделя с ее обычаями, милыми сердцу русича. Клинец вздохнул и грустно улыбнулся своим мыслям. Странно: чем больше препятствий одолевал он на пути к цели, тем недостижимей она казалась. Вроде бы и высочайшая грамота получена, и корабль, подаренный Дмитрию, снаряжается в порту, готовится к началу навигации. Более того: он, киевский купец, удостоился приема в императорском дворце, где сам Алексей Комнин сказал ему несколько одобрительных слов.
Все, что Дмитрий намечал получить от Константинополя, он получил. Но, думая о желанном плавании к берегам Руси, он все больше понимал, что главное препятствие ждет его в конце пути. И это препятствие не одолеть с помощью силы, смелости или ума. Только Бог может помочь, вселив любовь в сердце той недосягаемой девушки, которая давно уже стала для Дмитрия заветной путеводной звездой.
Задумавшись о таинственной душе и неведомых чувствах Анны, Дмитрий едва не забыл, на сколь важный прием направляется.
Сама Анна Комнина, высокоученая дочь императора Алексея, удостоила его своим вниманием, пригласив на беседу. Она видела Дмитрия во время приема в императорском дворце, но тогда не имела возможности с ним переговорить, так как была занята условностями церемониала и окружена многочисленной свитой и гостями. Но киевский купец, о котором царевна уже слышала, заинтересовал ее и достоинством манер, и всем своим обликом, выделявшим его даже на фоне самого знатного окружения. Обладая цепкой памятью историка, царевна не забывала никогда и ни о ком. Вскоре после памятного приема она расспросила о купце свою фрейлину Ирину, которая была наиболее осведомлена обо всех дворцовых новостях и сплетнях. Ирина сразу же вспомнила о Кассии, хорошо знакомой с тремя героями фессалоникской ярмарки, и привела ее к царевне. От Кассии Анна Комнина узнала необычную историю купца Дмитрия, вплоть до его тайной любви к киевской боярышне Анне, имя которой он повторял даже в бреду. Кассия отнюдь не была болтлива. Просто, зная о склонности царевны сочувствовать влюбленным, она решила своим рассказом заполучить для Дмитрия еще одно знатное покровительство. И умная дочь Флегонта не ошиблась. Клинец почувствовал расположение царевны сразу же, едва ступил на мраморный пол ее приемного зала. Дворцовые служители с почтением препроводили его в покой, где на бархатной скамье с высокой спинкой восседала царевна в окружении своих придворных дам. Анна встретила гостя приветливой улыбкой. Так же любезно улыбались и фрейлины, среди которых была Евпраксия-Зоя — княжна из Руси.
