– Выведи-ка отсюда мальчишек. Нашлепай их хорошенько, чтоб прокричались. Не могу валяться, когда кругом такой кавардак. Придется самой тащиться наверх и узнавать, что да как. Масса Хаммонд поранился, масса Уоррен сам не свой… Надо же кому-то навести порядок. Боюсь, без меня этим некому заняться.
– Ты не сможешь подняться, – отозвалась Милли, уже гнавшая близнецов к двери. – На тебе живого места нет!
– Если я нужна моим белым подопечным, то такая ерунда, как рубцы, не смогут мне помешать.
Милли с любопытством наблюдала за Лукрецией Борджиа, которая не могла даже стоять, не хватаясь за спинку стула.
– Ничего у тебя не получится! – фыркнула она.
– Сама знаю. Стоять и то не могу. Но придется.
Она погрозила Милли кулаком. Близнецы исчезли за дверью. Лукреция Борджиа посмотрела на свое окровавленное платье, валявшееся на полу. О том, чтобы его надеть, нечего было и думать, от шкафа же, в котором хранился ее нехитрый гардероб, ее сейчас отделяло расстояние в добрую тысячу миль. Она выпрямилась, набрала в легкие побольше воздуху и двинулась к двери. Спина разболелась еще сильнее, чем раньше, к тому же она так отчаянно хромала, что ей с великим трудом давался каждый шаг. Однако так, мелкими шажками, хватаясь за стул, она дотащилась до шкафа, открыла дверцу и нашарила на полке чистое платье.
Настоящие мучения начались только теперь: она могла ежесекундно хлопнуться в обморок, сначала натягивая платье через голову, потом расправляя его на иссеченной спине. Наконец, одетая, но окончательно обессиленная, она вдруг обнаружила, что способна перемещаться и без помощи стула. Она присела, набираясь сил. Каким дерзким ни был рейд к шкафу, теперь ее ждало несравненно более рискованное путешествие: сначала за тридевять земель, к двери, затем по столовой, гостиной и наверх, в спальню Максвелла.
Она сама отрезала себе путь к отступлению. Ни физическая боль, ни подкатывающая к горлу тошнота уже не могли ее удержать. Она решилась на штурм и не собиралась его откладывать. Хватаясь сначала за кухонный стол, потом за стулья, она добралась до двери столовой. Там ей пришлось задержаться: дальнейшее путешествие казалось немыслимым. Она припомнила, как однажды возносила молитвы, и снова поступила так же: сейчас она молила Всевышнего, чтобы Он дал ей сил совершить восхождение.
В столовой ей оказалось легче перемещаться, чем на кухне, поскольку здесь можно было опираться на обеденный стол и стулья. Зато гостиная показалась ей губительной пустыней, и ей потребовалось нечеловеческое усилие, чтобы пересечь это немереное пространство.
Потом она распахнула дверь, ведущую на лестницу, и ступила на самый сложный участок. Сначала она попыталась преодолевать ступеньки традиционным способом, но потом оказалось, что это проще делать в сидячем положении.
На лестницу проникали выразительные звуки: плач Хаммонда и отчаянные, но совершенно бесполезные попытки отца утешить сына. С предпоследней ступеньки Лукреция Борджиа услышала свое имя.
– Где Лукреция Борджиа? – твердил Хаммонд. – Хочу, чтобы она пришла!
– Да не может она! – отвечал ему отец. – Разве ты не помнишь, что сегодня утром мы ее выпороли?
– Не надо было ее пороть! Лукреция Борджиа слишком добрая, чтобы ее пороть…
– Успокойся, сынок, отдыхай. Скоро тебе полегчает. Не знаю пока, как мы этого добьемся, но что-нибудь обязательно предпримем.
– Лукреция Борджиа знала бы, как мне помочь. Спросил бы ты ее, а? – плаксиво предложил Хам.
То обстоятельство, что без нее не могут обойтись, придало Лукреции Борджиа сил. Добравшись до верхней ступеньки, она оперлась на руки и медленно встала, ненадолго привалившись к стене, чтобы передохнуть. Восстановив силы, она сделала несколько неуверенных шагов, потом ринулась через коридор на штурм двери спальни.
Хаммонд лежал на кровати одетый. Рядом сидел на стуле его папаша и держал сына за руку. Хаммонд мотал головой и всхлипывал, однако его тело оставалось неподвижным. Правая нога была неестественно вывернута.
– Что здесь творится? – крикнула из двери Лукреция Борджиа, повиснув на косяке. – Что случилось с моим малышом?
Хаммонд протянул к ней руки, лепеча ее имя. Максвелл обернулся и удивленно проговорил:
– Ты здесь, Лукреция Борджиа? Как же это?
– Должен же хоть кто-то ему помочь! Так что случилось с моим бедным Хамом?
– Его сбросил этот чертов мерин, которого я имел оплошность ему подарить. Я сам пристрелю эту мерзкую скотину! Не надо было покупать ему мерина. Кастратам никогда нельзя доверять – ни четвероногим, ни черномазым.
Она добралась до постели Хама, опустилась рядом с ним, обняла и прижала к груди.
– Ничего, ничего, Лукреция Борджиа рядом, Лукреция Борджиа все поправит. Где болит?
Он промямлил, полузадушенный ее объятиями:
– Нога! С ума можно сойти от боли!
– Знаю, знаю, это очень больно. – Она уложила его и осторожно пощупала поврежденную ногу. – Не удивительно, что вы так мучаетесь: нога-то сломана! Вот горе! Мой маленький Хаммонд сломал ножку! Ничего, это дело поправимое. Я бы и сама тебя вылечила, но лучше пускай этим займется кто-нибудь другой. – Она встретилась взглядом с Максвеллом. – Кого вы послали за врачом? Кто за ним поехал?
– Никого я еще не послал, Лукреция Борджиа. Я так расстроился, что ничего не успел предпринять.
– Боже правый, а пора бы и послать! – Она повысила голос: – Кого вы пошлете? Мема – вот кого! Он много раз бывал в Бенсоне, он знает дорогу. Выпишите ему пропуск, чтобы его не задержал патруль. Он знает, где живет доктор Гатри.
– Знать-то знает, – возразил Максвелл, – только старый дурень, этот чертов лекарь, скорее всего, валяется пьяный. Впрочем, врач, даже нетрезвый, – это все-таки лучше, чем вообще ничего. Ты останься с Хамом, а я выпишу пропуск и отправлю Мема за врачом.
– Если старика доктора не окажется дома, пускай Мем наведается за ним в таверну – скорее всего, он найдет его там. Скорее, масса Уоррен! Пока не приехал врач, мы должны сами позаботиться о моем малыше.
Уже во второй раз за неполный час ей пришлось выгонять человека вон: в первый раз это была чернокожая, не торопившаяся подчиниться, во второй – белый господин, который безропотно повиновался.
Она возвратилась к кровати. Хаммонд, благодарный ей за заботу, немного успокоился, его всхлипывания стали едва слышны.
– Сейчас мы вас разденем. – Она пригладила ему волосы. – Вам сразу станет легче. Хорошо, что я только вчера поменяла здесь простыни. Врач увидит свежую постель – хотя он может оказаться так пьян, что не отличит чистую простыню от грязной. Сейчас я принесу вам ночную рубашку. Я мигом.
