— Не ври. Выбор всегда есть. Например, сказать ему: "Простите. Но я не смогу себя уважать". Да достаточно было просто: "Нет". Ведь всем известно, что романы начинают не мужчины, а женщины. Опять же, страдать не мужику, а бабе. Это она всё теряет от ложной связи и всем жертвует. Ты ж не могла не понимать, что ваши отношения нанесут вред не только его, но и твоей репутации, твоему эмоциональному состоянию. Молоденькой девчонке, зачем была нужна та грязь со сплетнями и наговорами за спиной? Грехом — не прелюбодействуй. Отвратительно! Неужели временное увлечение важнее жизни, ведь на большее он гарантии не давал. Зная, что он не свободен, имеет дочь, ринуться отбивать его от семьи. Да и как можно было "ангелу-то" согласиться на роль "матраса"?
— Любовь, развязывая руки прощает всё, — огрызнулась она.
— Любовь не болото. Это светлое и сильное чувство. Оно исключает потребительство и расчёт. Жертвенно оно. Ты не знаешь, что это такое… Тебе не дано… Ты могла иметь другого мужчину… У тебя сколько их после него было… Я нет. Если не Костя, то никого. Мне его никто заменить не мог, а тебе запросто… У нас разные к нему чувства, он не мог не понимать это. Для меня он единственный, а для тебя один из многих. Ещё и такой, связью с которым можно похвастаться. Ведь застряла-то ты в фамилии Рутковского. Тебе именно это покоя не даёт, иначе б ты уже успокоилась и всё забыла.
— Вы оба чокнутые… — выпалила та.
— Это с какой стороны смотреть, — обрезала её пыл Юлия. — Будем считать, что в твоих устах это звучит как огромный комплимент нам с Костей. От вопроса ты ловко ушла. Значит, ответ мне не услышать. Тебе просто нечего мне сказать. Прошу, одумайся. Я считала, ты притворяешься, а сейчас уже и не знаю… Тебе лечиться надо. У тебя не всё в порядке с головой, одна муть в ней.
— Что ты понимаешь. У него ко мне были глубокие и нежные чувства.
— Ну да, размеры этой глубины мы знаем хорошо обои. Хватит Ваньку валять.
Она сделав несчастное лицо подалась к Юлии.
— Он любил меня. У нас любовь была. Ты всё поломала. Ты повела себя непорядочно… Всё опошлила.
"Опошлила? Вот тебе на!" Юля проглотила клокотавший в горле комок и спокойно сказала:
— Тоже мне праведница отыскалась. Не юродствуй. И не с твоим багажом рассуждать о порядочности. О любви тоже не говори, не поверю. Не знаешь, что это такое. Не дано. Ты навязчивую идею, довела до болезни. А может всё и того проще, то была твоя работа, а?
— О чём ты, я тебя не понимаю… — насторожилась та. Её глаза встревоженными буравчиками бегали по лицу Юлии.
— Неужели. Но как бы там не было, мне жаль тебя. Я бы посчитала, что всему виной молодость ведь в ней для многих все знакомые — друзья, а любое увлечение кажется любовью и забыла бы об этом. Нельзя же серьёзно относиться к связи мужчины за пятьдесят и девушки за двадцать. Но всё последующее перечёркивает мои благие намерения…
Та деланно рассмеялась. У Юлии нестерпимо болела грудь, ей трудно было дышать, но она не сдалась и продолжала:
— К тому же ты так ничего и не поняла о нём. Он никогда не любил тебя. Как собственно и ты его тоже. Любовь не бьёт в барабаны, не ворует чужого, не цепляется и не ловчит. Твой же список можно продолжать и продолжать. А с чего ты с этими письмами, фотографиями и рассказами в народ пошла я тебя понимаю. Просто к старости страшно со славой "матраса". Ведь ты и медали то свои одеть не сможешь, тебе каждый расскажет, если захочет, чем ты их там заработала. И звёздочки на погонах, должности тоже не твои. Военные хирурги не чета тебе бывшей студентке вернулись с фронта куда как с меньшими регалиями. Вот ты и рванулась в бой, затрепыхалась. Перед дочерью со сказкой опять же покрасоваться… Не понимать ты не можешь, что письма игра, ложь. И отношения ваши самая настоящая игра. Мужику из некрасивой истории и грязи хотелось вывернуться чисто и романтично. Он такой. К сожалению и твой ребёнок, вырванный из него хитростью и силой, плод греха, а не любви. Надо было отдать девочку ему сразу, чтоб потом не выдирать ту фамилию силой, доводя его до болезни. И потом, что-то ты молчала про любовь, пока был он жив. А теперь от роли "матраса" в романтику потянуло. Хочешь к его имени красиво примазаться. Бегаешь не стесняясь афишируешь невероятно ценные для победы над Германией постельные подробности. Пока я жива, не смей!
И тут она выкрикнула:
— Напугала, мне на твоё верие не верие начхать. Если б не ваше семейное появление на фронте, он был бы мой.
— Тише, тише… Раз навязалась на разговор не ори. Не прикидывайся идиоткой, это его решение. Не захотел бы видеть семью около себя, нас там не было. И поверь, я с ним прожила 45 лет, если б у Костика было к тебе сильное, нежное и глубокое чувство, он бы повёл себя иначе. Очень тебя прошу, ради наших детей, прекрати нести околесицу.
Та помолчала, а потом с жаром заявила:
— Но он признал дочь.
У Юлии вспыхнули глаза.
— Ну ты и стерва. После твоих надоедливых звонков, угроз… Надавливаний на Казакова. Видишь, я знаю всё. И разве признал? Опять же, это я попросила уступить тебе. Его здоровье и спокойствие нашей семьи, дороже щепетильности. Потом фамилия это не признание и тебе такое известно не хуже меня. Он сиротам детдомовцам её давал. Так что считай это из той же серии. Вот, если б эта инициатива исходила от него или он привёл её и сказал: — "Люлю, Ада, это моя дочь. Примите её". Или хотя бы в одном из множества интервью упомянул об этом, а не подчёркивал на каждом шагу: — "У меня одна дочь". Тогда это было бы признанием, а она была бы его.
Галина развела якобы душивший воротник на груди и выпалила:
— Почему ты так жестока ко мне и моему ребёнку, что мы тебе сделали?
Юлия оторопела. Проморгавшись развела руками.
— И правда…
— Ты должна понять… Твой же ребёнок натерпелся отстаивая право носить его фамилию. Вот и мой тоже. Она дралась в классе со сверстниками доказывая его отцовство.
Юлия поправила шарф. Понять даму она не могла: притворяется или действительно разницы не видит.
— По-моему, как ты не видишь разницы между "матрасом" и любовью, так не заметила и того, что Ада будучи Рутковской отстаивала право продолжать носить эту фамилию. Человек давший ей её был узником "крестов" и "врагом народа". Твоя махала кулаками желая стать дочерью маршала и героя, который пользовался её матерью, как подстилкой. И по-твоему разницы никакой? Ни чувства гордости, ни чувства стыда. У нормальных людей об этом молчат.
Но дама не стушевалась заявив:
— Ты всё переворачиваешь.
— Неужели. Он и так не важно себя чувствовал, а вы с доченькой любящие-то довели его до страданий.
