Чарли продолжал наведываться в Грейс-Холл всякий раз, когда случалась такая возможность, помогал им в работе, если в этом была нужда, ужинал вместе с ними, когда позволяло время, обычно собирая остатки ужина в салфетку и унося в бревенчатую избушку, где жил с десятью пенсильванцами. Те с удовольствием брали на себя часть его обязанностей, чтобы он мог чаще навещать госпиталь в Грейс-Холле, потому что их товарищ никогда не возвращался с пустыми руками.
Единственное, чего он больше никогда не позволял, – так это не искал уединения с Шошанной и не пытался ухаживать за ней, продолжая дразнить и посмеиваться над ней, но делал это так же, как в отношении Лайзы или Фебы.
Шошанна высоко держала голову и отказывалась слушать, когда Лайза или Феба пытались поговорить с ней.
– Оставьте ее в покое, – посоветовал Эли. – Она сама справится с этим.
В конце марта Дэниелу приказали вернуться в полк, но он продолжал так же часто и по той же самой причине, что и Чарли, посещать Грейс-Холл.
Однажды вечером, ближе к концу мая, после трехдневного или четырехдневного отсутствия, Дэниел появился в дверях столовой, застав всех за ужином. Его приветствовал хор голосов, а Феба направилась к серванту, чтобы достать из него тарелку и чашку, но Дэниел предупредил:
– Не сейчас, Феба. – Посмотрел на Эли поверх ее головы. – Я доставил пару пациентов для вас, доктор Бен. Сегодня вечером в лагере были волнения.
Эли вытер губы салфеткой и отодвинул стул.
– Какие?
– Ты бы назвал их мятежом. Сегодня утром по приказу генерала было объявлено, что к завтрашнему дню от каждой бригады должны быть выделены по пятьдесят человек под командой офицеров для совершения казни одиннадцати приговоренных к смерти солдат: десяти – за дезертирство, и одного за подделку документов о дезертирах. Днем они… они… – он болезненно задохнулся. – Цветные солдаты из лагеря у всех на глазах стали копать могилы. Предполагаю, – добавил Дэниел с необычной для него горечью, – начальство хотело, чтобы это послужило уроком… и предупреждением, ведь только Бог знает, как большинство из нас хочет выбраться из этой войны и из этого места.
Эли подал ему стакан глинтвейна, и Дэниел жадно выпил его, прежде чем продолжил охрипшим голосом:
– Но оказалось, что добились противоположного эффекта. Когда наступили сумерки, два полка из Коннектикута решили, что сыты по горло урезанными пайками или вообще отсутствием оных, а также пятимесячной задержкой оплаты, и забастовали, начав сниматься с позиций. Полковник Мейгз получил удар, пытаясь помешать этому, и наш полк бросили, чтобы вернуть их назад и схватить зачинщиков.
– Пенсильванский полк должен был стрелять в коннектикутских солдат? – с ужасом спросила Лайза, и они все облегченно вздохнули, когда Дэниел дал отрицательный ответ.
– Нет, все не так серьезно, просто устроили шумный скандал. Нескольких наших парней поранили в одной из таких потасовок. – Он поколебался, затем добавил с необычным смятением: – Я доставил сюда двоих, чтобы подлечить их… один из них Чарли.
– Чарли! – воскликнула Шошанна высоким голосом, вскочила из-за стола и понеслась, как стрела, к двери, не слыша и не обращая внимания на Дэниела, крикнувшего ей вдогонку:
– Мисс Шошанна, его рана несерьезная, говорит, что это не более чем царапина.
Несмотря на уверения Дэниела, все встали из-за стола и последовали за Шошанной в операционную по крытому переходу.
Юноша, лица которого еще не касалась бритва, сидел в углу без видимых признаков ранений, Чарли лежал на операционном столе, по рукаву его рубашки текла кровь. Шошанна стояла над ним, расстегивая рубашку и роняя крупные капли слез. Он раздраженно говорил ей:
– Ради Бога, девушка, сказано тебе, что это порез. Ты бы лучше использовала слезы для дезинфекции, потому что, как только явится Эли, первое, что он сделает, так это истратит добрый ром на мою руку, а мне бы лучше принять его вовнутрь.
Оказалось, что у юного пенсильванского солдата сломана нога, и после того, как Аза и Эли вправили ее, он страшно обрадовался, что его на какое-то время оставят в Грейс-Холле.
Чарли взвыл от боли, когда его «порез», оказавшийся глубоким разрезом от плеча до локтя, полученным от сабли, дезинфицировали, подготавливая к наложению швов. Во время всей этой процедуры он громко и горько жаловался, перемежая недовольство руганью.
– Так и вижу, как через много лет внуки, сидя на моих коленях, будут спрашивать: «А что ты делал во время войны за независимость, дед?» «Был настоящим героем, – скажу им, – единственным вирджинцем в Пенсильванском полку, попав туда по случаю, потому что был пьян, когда вступал в армию». – «А был ли когда-нибудь ранен, дед?» – «Конечно, был, мои дорогие малыши. Не пробыл в армии и двух недель, как встретился фермер, недовольный моей попыткой одолжить у него из курятника несколько цыплят, вот и всадил мне в задницу целый заряд дроби. Но это не все, мои ласковые. Вашего старого героического деда послали убедить коннектикутских парней, что в армии не принято отправляться домой, даже если этого очень хочется, и в этой потасовке его умудрился порезать один из его офицеров. Этот сукин сын лейтенант, пытаясь стать солдатом и не зная, как это сделать, буквально воткнул свою проклятую саблю в меня!» Представляете, какое неизгладимое впечатление произведут на этих маленьких нахалов мои подвиги?
– Заткнись! – внезапно закричала на него Шошанна. – Всем известно, что ты слишком хорошо ругаешься и очень много болтаешь! Ты всегда говоришь, когда от тебя этого не ждут, и молчишь, когда следовало бы говорить!
Продолжая ругаться, она схватила Чарли за плечо, и Эли предостерег ее:
– Полегче, девочка, мне еще нужно сделать несколько стежков.
– Все равно, – вызывающе сказала Шошанна, но руку с плеча все же убрала. – Говорит слишком много, – никогда не встречала человека, который бы говорил так много и умудрялся сказать так мало.
Чарли посмотрел на нее глазами, затуманенными болью и выпитым ромом. По сигналу Эли Лайза снова поднесла стакан к его губам. Он отпил немного, но большая часть стекла по уголкам его рта.
– А что т-ты ж-ждешь от меня, Ш-Ш-Шанна? Что я люблю тебя? Разве не знаешь этого? Проклятая г-глупая девчонка, разве на чувствуешь этого? Конечно, Лайза… золотистая богиня… но она… друг… и Феба… о, наша Феба, маленькая красавица, н-но н-не для меня. Ты, т-только ты, с п-первого раза, как увидел тебя в этой… в этой с-самой комнате. Лила ром на мою задницу, – ничего особенного, сказала ты, то ругаясь на меня, то целуя. Единственная, кого я хочу, Шошанна, только… трудно, когда любишь кого-то… даешь ему… ей возможность причинить боль. Знаешь ли ты это, милая девочка?
