– Вот и вы, герцогиня! Давно не имела я удовольствия видеть вас!
– Десять лет, мадам, которые показались мне целой вечностью, но никак не отразились на Вашем Величестве!
Она лгала. Анна Австрийская изменилась: остался прежним нежный цвет лица, прекрасные руки и те же зеленые глаза, но сама она потяжелела, в ее движениях не стало изящества. Изумленной Марии показалось, что в новой Анне она обнаруживает смутное сходство с Марией Медичи. Возникло безумное желание схватить королеву за плечи и как следует встряхнуть, чтобы слетела с нее ставшая между ними нежданным препятствием холодность. Хотелось крикнуть: «Очнитесь, Анна, это же я, Мария, ваша козочка! Вы что же, не узнаете меня?»
Регентша сдержанно продолжила:
– Вы, надеюсь, не сомневаетесь в том, что я с радостью вернула бы вас на прежнее место, но мы по-прежнему находимся в состоянии войны, и союзники Франции могут заподозрить в этом признаки предательства, если вас, едва возвратившуюся из Фландрии, увидят рядом со мной. Исходя из этого вам лучше на некоторое время удалиться» в Дампьер. Не сомневаюсь, вы с радостью обретете свой дом. – Она говорила с улыбкой, в которой сквозило облегчение. Она сделала доброе дело, сказав все, что должно.
Мария была достаточно искушена, чтобы этого не почувствовать, но и столь же разочарована, чтобы не вступить в дискуссию:
– Ваше Величество, надеюсь, не сомневается в моем послушании, но прошу покорно вас также согласиться и с тем, что всей Европе в эти дни известно, то, коим гонениям меня подвергали за мою любовь к королеве, а потому не станет ли ее ошибкой, когда она меня вновь удалит от себя? С тем же обращаюсь я и к кардиналу, – добавила она после резвого поворота на сто восемьдесят градусов с тем, чтобы приветствовать вошедшего прелата.
Мазарини неузнаваемо изменился, этот монсеньор, бывший некогда коротышкой. Он стал даже величав в своем багряном муаровом облачении, благоухающий тонкими ароматами. Лицо его слегка пополнело, что лишь добавляло ему шарма. Его прекрасные темные волосы, тонкие черты лица, небольшие усики делали его обаятельным, а в его темных глазах было нечто ласковое. Казалось, улыбка никогда не сходила с его лица.
Мазарини ловко ушел от ответа, сказав лишь, что недостойно было бы с его стороны встревать между королевой и самой давней ее подругой. Регентша молчала, и Мария, едва сдерживая слезы ярости, объявила, что на самом деле в ее планах и было вернуться в свои владения и к своим слугам с тем, чтобы позже с радостью вернуться на службу своей государыне, которую не переставала любить. С тем она покинула покои королевы.
Больше они уже никогда не будут рядом. Мария так и не поймет, что Испания перестала быть главной заботой Анны, да и сама Анна стала иной. Мать короля, наделенная полномочиями регентши, получающая отныне советы Мазарини, осознала наконец, что она принадлежит Франции. Теперь она смотрела на Марию другими глазами и более не находила в ней той привлекательности, что некогда так очаровывала ее.
На следующий день сопровождаемая мужем герцогиня отправилась в Дампьер, нашла его лучше прежнего, что несколько успокоило ее уязвленное сердце. К тому же здесь ее поджидало несколько сюрпризов. Прежде всего единственный ее сын Шарль де Люин и его юная супруга. К двадцати трем годам молодой герцог стал очень похож на своего отца: высок, красив, но, к удивлению матери, лишен соблазнительности, являвшейся главным оружием Люинов. Лицо его обычно было сурово и редко освещалось улыбкою. Мария удивилась еще больше, когда обнаружила, что он чрезвычайно набожен, едва ли не святоша, и проживание его с одобрения отчима в Дампьере, при наличии поместий Люина и Лезиньи, было обусловлено лишь близостью аббатства Порт-Рояль-де-Шаю, в котором обосновались некие отшельники. Заинтересовавшись их проповедями, сын Марии уходил к ним при всяком удобном случае. Герцогиня ближе узнала его жену Луизу, дочь канцлера Сегье. Та была хороша собой, но слаба здоровьем и, как и ее муж, – святоша. Она не пыталась скрыть свою неприязнь к свекрови, в которой, по ее мнению, было нечто дьявольское.
– Неужели я и дальше должна терпеть эти бесконечные молитвы?! – жаловалась Мария мужу. – Тысяча чертей! Неужели у них нет более подходящего жилья, где они могли бы являть свою преданность Господу?! Что они делают у нас?
Смущенный Шеврез, питавший к приемному сыну искреннюю привязанность, объяснил, что с целью поправить все еще запутанное финансовое положение он продал Шарлю свой пост главного сокольничего, услугами которого уже пять лет не пользовался ни он, ни король.
– Чудесно! В таком случае почему бы им не перебраться в свои болота? Если не сделает этого он, в Лезиньи отправлюсь я!
– Наберитесь терпения! И приготовьтесь к сюрпризу, надеюсь, для вас приятному. Сегодня у нас будут гости, которых я известил о вашем приезде.
– Кто же это? Уж не мой ли это папенька, которому грозит разорение?
– Я же говорил о сюрпризе приятном…
Вечером, перед заходом солнца, у подъезда, проехав круг по внутреннему двору, остановилась покрытая пылью дорожная карета. Из нее ловко выскочил мужчина, лицо которого было скрыто под широкими полями серой шляпы. Он повернулся, чтобы подать единственную руку – левый рукав его был пуст – молодой особе, поблагодарившей его нежной улыбкой. Оба они медленно направились вверх по ступенькам лестницы, наверху которой их ожидала чета де Шеврез. Радостно вскрикнув, Мария узнала Эрмину и заключила ее в объятия.
– Девочка моя! Откуда же вы приехали? С тех пор как вернулась, я безуспешно разыскивала вас.
– Ну вот и я, кузина. С некоторым, правда, опозданием, но и путь наш был долог.
Она протянула руку своему спутнику, но тот принял ее лишь после того, как с помощью единственной руки приветствовал Марию снятой с головы шляпой. Мария решила, что она грезит наяву.
– Мальвиль, это вы? Да простит меня Господь, я думала, что вы мертвы.
– На славном поле сражения под Рокруа, где нашел и доставил меня домой Луанкур, я и сам так думал, госпожа герцогиня, – сказал Габриэль, бросив нежный взгляд на Эрмину. – А эта молодая особа вернула мне вкус к жизни, а его превосходительство герцог сделал остальное с тем, чтобы я вернул себе свое благородное имя и остатки имения, за что я всегда буду ему благодарен. Затем он сделал нечто получше – он нас женил.
– Женил? И я об этом ничего не знала?! Мне об этом ничего не сказали?!
– Ваше местопребывание, моя дорогая, несколько затрудняло общение с вами, было непросто держать вас в курсе наших повседневных дел, – проворчал Клод. – Со своей стороны, я как член семьи имел полное право рекомендовать Мадлен де Ленонкур нашего друга Мальвиля, и она благословила этот брак. Она даже приехала на свадьбу.
