Значит, он остался, потому что хотел этого. И возможных причин было две. Или он еще не закончил расследование деятельности губернатора и его жены, или него была какая-то иная цель. Иная цель, связанная фальшивыми деньгами.
Луизиана была продажна, но таков был и Версаль. Человека, ставшего шпионом, не могло совершенно не затронуть такое распространенное явление. Могло?
Взошло солнце, его лучи несли тепло. Оно пробивалось сквозь туман, заставляя его светиться и радужно мерцать, пока не рассеяло его. Наконец они вышли в озеро, огромное открытое пространство, словно внутреннее море. Вода искрилась и плескалась, его поверхность взрывалась безмолвными бриллиантовыми вспышками. Воздух был свежим и чистым, влажным и живительным. Птичьи крики эхом отдавались на заросшем лесом берегу. День обещал быть прекрасным.
Свободна. Она была свободна. Это сознание будоражило кровь, словно вино, ударяло в голову, опьяняя ликованием. Но все же оставался крохотный осадок, капелька уныния, и именно это приводило ее в смятение. Она-то думала, что у нее больше силы духа, чтобы не страдать из-за того, что она оставила человека, в котором так мало честности и прямоты. Как она могла уже соскучиться по нему? Как она могла жалеть о том, что больше никогда не почувствует его прикосновений или не увидит его улыбки, или не будет опять засыпать рядом с ним? Она не должна думать об этом, не должна желать этого, не должна в этом нуждаться. Но она желала. О, как желала.
Они оставили пирогу на другой стороне озера и пошли по индейской тропе туда, где находился поселок Маленькой Ноги. Они ничего не видели и не слышали, но индейцы знали об их появлении. Когда они дошли до поселка, Пьер и Жан уже ждали их.
Воссоединение было радостным, со множеством объятий, восклицаний и похлопываний по спинам. Маленькая Нога пригласила всех в свой дом поесть и выпить, и это пришлось как нельзя кстати. Они сидели в хижине, болтали, смеялись, наверстывая упущенное с тех пор, как виделись в последний раз, а от небольшого огня в центр хижины лениво поднимались к отверстию в потолке затейливые клубы дыма.
Проворной Белки, дочери Маленькой Ноги, не было видно. Сирен спросила о ней и узнала, что девушка ушла от матери и живет отдельно. Обстоятельства не особенно прояснились, потому что в тот самый момент Гастон и Жан затеяли громкую перебранку по поводу карточных долгов, которые сумел сделать молодой человек, пока был предоставлен самому себе. Индеанка замолчала, когда Гастон попросил Сирен подтвердить его заявление, будто ему это было необходимо, чтобы попасть в общество богатых людей и таким образом получить возможность присматривать за ней. Его отец отпускал грубоватые и насмешливые замечания по этому поводу. Но в их споре не было задора. Гастон нашел Сирен и вернул ее старшим, они были им довольны.
Уже позднее за вином из тутовых ягод и сладкими пирогами с медом и орехами они заговорили про Рене. Сирен рассказала Бретонам обо всем, она не привыкла что-то скрывать от них и не видела никакой необходимости секретничать со своими. То, что она чувствовала обязанность защищать Рене вне своего круга, было связано только с ее преданностью королю и стране, почти такой же, как у него, — и все. К нему самому она выражала только презрение.
— Постой, дорогая, не спеши, — сказал Пьер. — Не всегда все оказывается таким, как представляется.
— И вы защищаете его после того, что он натворил? — изумленно спросила она.
— Я бы не стал осуждать его заочно, не выслушав. Да я ему и не судья. Не наше дело судить других, и мы не без греха. Кроме того, не так важно, что люди делают, как причины, по которым они так поступают.
— Да, например, жадность!
— И преданность.
— Вы хотите сказать, что если у Рене есть одна привлекательная черта, значит, у него должны быть веские причины и для всех остальных поступков?
Пьер покачал головой.
— Я хочу сказать, дай срок. Раскаяние — унылый спутник..
Но времени на это не осталось. Один из дозорных, выставленных на пути от озера к поселку, поднял тревогу. К поселку приближались двое французов и с ними отряд солдат.
Они могли бы укрыться в лесу. Сирен настаивала на этом, просила, уверенная, что, если бы не она, Бретоны исчезли бы в одно мгновение. Именно тревога за нее удерживала их, и это делало ее положение невыносимым, потому что она тоже была для них величайшей опасностью. Она не сомневалась, что появление этих людей военного сопровождения связано с ее присутствием здесь. Слишком совпало их появление с приездом ее Гастона. Больше того, в глубине души она чувствовала, хотя и не хотела признавать этого, что победа над Рене досталась ей слишком легко, что за этот вызов придется заплатить свою цену.
Сирен и Бретоны не стали прятаться. Они ждали перед хижиной Маленькой Ноги, которая стояла рядом с домом ее отца, Затопленного Дуба, вождя поселка. Старый воин тоже вышел, завернувшись в шерстяное одеяло густого бордового цвета, и стоял выпрямившись. Остальные индейцы бросили свои занятия и собрались, привлеченные предчувствием, что должно произойти нечто важное. Они стояли молча и терпеливо, а солнце тонуло за деревьями в голубом и золотом сиянии, окрашенном грустью, и остывал насыщенный дымом вечерний воздух.
Колонна солдат появилась среди деревьев. Они вышли точно на поляну, где находился поселок. Их выгоревшие мундиры сидели на них удивительно ловко, медные пуговицы сверкали, и мушкеты были наготове. Их возглавляли два человека в шляпах с плюмажами и бархатных камзолах с золотым позументом, при шпагах на боку: отряд был настоящим воплощением величия и блеска Франции.
Колонна приблизилась к Затопленному Дубу в строгом и образцовом соответствии с правилами этикета. Ни Рене, ни Туше, вышагивавшие впереди, ни единым взглядом не показали, что заметили еще чье-то присутствие. После положенного обмена приветствиями Рене вынул из-под мышки свиток, увешанный лентами и печатями, и, развернув его, прочел старому вождю ясным и твердым голосом.
Это был ордер на арест, изложенный высокопарным бюрократическим языком. Мужчины, известные под именами Пьер, Жан и Гастон Бретоны, вместе с женщиной Сирен Мари Эстелл Нольте — беглецы, обвиненные в преступлениях против короля. Их следовало взять под стражу и препроводить в Новый Орлеан, где они предстанут перед судом. Товары, имевшиеся у них в наличии, должны были быть конфискованы как свидетельство против них. Любая попытка побега должна была рассматриваться как признание вины и караться соответствующим образом.
На Сирен надели наручники и приставили к ней с каждого бока по стражнику. Бретонов заковали в кандалы от шеи до щиколоток и еще сковали вместе. Рене не принимал в этом никакого участия, он стоял немного в стороне и совещался с молодым офицером, отвечавшим за поиски товара. Сирен подумала, что он специально отгораживался от них, держался на расстоянии, хотя не могла сказать, поступал он так из тактичности или из презрения.
